Любовь до гроба
Шрифт:
Она хотела тихонько ускользнуть, однако учтивость требовала проститься с владельцем гостеприимного дома. Мировой судья нашелся в некотором отдалении, увлеченный беседой с гостями.
София поблагодарила его за чудесный праздник и сообщила о своем намерении отправиться домой.
– Вам не стоит ходить одной, – встревожился господин Рельский, удерживая ее тонкую ладонь, поколебался и вздохнул: – Но я никак не могу уйти сейчас!
– Вы очень любезны, – улыбнулась гадалка, – уверяю вас, нет никакой нужды меня провожать!
– А я думаю, есть, – раздался совсем рядом
София подивилась про себя, припомнив, что при первой встрече господин Рельский отрекомендовал его как своего друга. Так называемые друзья держались между собою враждебно, нисколько не походя на приятелей. Даже недавняя совместная прогулка превратилась в некое импровизированное состязание. Разве что… Молодая женщина чуть покраснела, отогнала крамольную мысль и вновь вернулась к разговору.
Пока она размышляла, джентльмены продолжали вежливую перепалку, которая закончилась полной победой дракона: ведь сам мировой судья только что признал, что ей не следует возвращаться одной!
Госпожа Чернова разрывалась между желанием наотрез отказаться от сомнительного эскорта и вполне понятным опасением идти через парк ранним утром. Победная улыбка Шеранна, коей он одарил молодую женщину, тотчас разбудила ее страхи, вызвала безрассудное стремление бежать куда глаза глядят. Дракон не дал ей ни единого шанса, погнал прочь, как овчарка глупую потерявшуюся овечку, и у нее не было сил сопротивляться его воле. Впрочем, он куда более походил на волка, чем на преданного пса…
София обнаружила себя в нескольких шагах от господина Рельского и растерянно обернулась. Он казался мрачным и раздосадованным, но не сделал попытки догнать их, а, заметив ее взгляд, поспешно обратился к почтительно замершему рядом дворецкому и принялся резко отдавать распоряжения.
Краем уха она услыхала, как мировой судья велел немедленно уладить раздор с рома. В детстве господина Рельского спасла от верной смерти травница-рома, которая буквально вытащила мальчика с порога царства мертвых. В благодарность он всегда дозволял этим неугомонным бродягам становиться табором в своем поместье, хотя такое соседство вызывало недовольство и ропот местных жителей, которые полагали рома воплощением пороков. Потому мировому судье приходилось то и дело улаживать споры и рассматривать обвинения, по временам совершенно нелепые…
Молодая женщина взглянула на свою руку, доверчиво лежащую на согнутом локте спутника, и не смогла сдержать досадливого вздоха: тонкие перчатки порвались, и в прорехах некрасиво виднелись пальцы.
В голове будто наяву возник взыскательный голос матери, твердящий, что неприлично показываться на людях в таком виде и что любая уважающая себя дама лучше останется без перчаток вовсе, чем станет носить драные. Потому строго наказывалось иметь в ридикюле запасную пару. Но у госпожи Черновой ее попросту не было, она не могла позволить себе лишние траты.
София попыталась отбросить неуместные мысли, но затверженные с детства правила оказались
Шеранн наконец уразумел, в чем дело, и начал помогать, заставив Софию залиться краской неловкости. Наконец злополучный предмет гардероба нашел последнее пристанище в маленькой бархатной сумочке, а госпожа Чернова отвернулась, не зная, куда девать глаза от смущения.
Она пробормотала что-то о том, что можно продолжать путь, и спрятала руки за спину, но дракон будто не слышал. Преодолевая слабое сопротивление, он ухватил ее кисть, и от этого простого прикосновения к пальцам, лишенным надежной брони перчатки, по ее спине пробежали мурашки. София попыталась выдернуть руку, но хватка у Шеранна была железная, и молодая женщина почти против воли повернулась к нему.
Он поднес ее ладонь к лицу и принялся внимательно разглядывать одному ему понятные, но несомненно важные символы. А потом осторожно, словно опасаясь обжечься, поцеловал дрожащую руку.
Вся эта сцена, происходившая в полном молчании, пробуждала в Софии какое-то томительное волнение, заставляла дрожать и стремиться поскорее избавиться от тягостного состояния. И одновременно она, затаив дыхание, боялась неосторожным движением прервать таинство этого рандеву…
– Почему вы всегда будто в тисках приличий? – хрипло заговорил дракон, заставив Софию вздрогнуть. – Вы заковали в оковы свою истинную натуру и держите свои чувства на цепи. Разве это правильно?
Женщина вздернула подбородок, готовая ответить резкой отповедью, но искреннее, почти детское недоумение в огненных очах заставило ее прикусить язык. Ей вдруг стало чрезвычайно обидно, что он находил ее столь ограниченной и скучной.
– Зачем вы убеждаете меня отбросить приличия? – совладав с внезапно нахлынувшими чувствами, спросила она.
– Просто я не могу понять, зачем ползать по земле, сгибаясь под тяжестью кандалов, если можно летать?! – воскликнул дракон и тихо добавил: – Это же так… безотрадно!
София вдруг задумалась, каково это – смотреть на мир с высоты, как способны лишь птицы и… драконы. Наверное, все предрассудки и условности, обыденные заботы и тревоги кажутся оттуда такими мелкими и несуразными! Неудивительно, что драконы находят людей столь незначительными, неспособными на искренние чувства и настоящие душевные порывы. Быть может, оттого в его глазах так часто сквозит обидное презрение?
«Мы так наблюдаем за суетой муравьев, любопытной и познавательной, однако не заслуживающей серьезных раздумий, а тем паче уважения!» – подумала госпожа Чернова, и ей сделалось тоскливо.
София совсем запуталась: твердо зная, что приличия и благопристойность есть основа добропорядочности, она никак не могла вспомнить источник этого здравого рассуждения и не в силах была уразуметь, отчего ей оно казалось столь важным.
Голова приятно кружилась, а все высокоморальные мысли растворились в хрустальной свежести утра…