Любовь и баксы
Шрифт:
– Похоже… - кивнул старший офицер.
В это время Тенгизов принес еще одну бутылку коньяка, завернутую в тельняшку, и мичман, убрав находку в карман, оживился.
– Ну что, Николай Сергеевич, раздавим пузырек и приступим к дрессировке тупых новобранцев?
– Такова наша селяви, - философски ответил старший офицер и вздохнул, - открывайте, голубчик, не тяните…
Мичман открыл бутылку, и моряки продолжили непростой процесс приведения организма в должный порядок. Когда во второй бутылке осталось меньше
– Николай Сергеевич, а ведь вы его первый заметили, так что он ваш.
И протянул медальон капитану.
Но тот решительно мотнул головой, отчего пижонская фуражка с огромной, торчащей вверх тульей и сверкающим "крабом" едва не свалилась за борт, и ответил:
– Увольте, Исидор Дунканович, это не по-товарищески. Ну заметил, и что с того? Мы же с вами вместе торчали на рубке, не так ли? И вообще - настоящие моряки делят все по-братски. И трудности службы, - он строго сдвинул брови, - и удачу. Так что он наш с вами.
Мичман озадаченно посмотрел на медальон и, почесав нос, пробормотал:
– Это что же - нам его распиливать, что ли?
– Зачем распиливать?
– пожав плечами, ответил капитан.
– Мы его просто разыграем.
– Разыграем?
– Так точно, - уверенно сказал капитан.
– Прямо по курсу ветер несет на нас дохлую собаку. Видите, Исидор Дунканович?
– Вижу, Николай Сергеевич.
– Если она пройдет по левому борту - медальон ваш. Если по правому - мой. Согласны?
– Согласен!
– ответил мичман, довольный тем, что щекотливый этический вопрос разрешился сам собой, а точнее - волею случая и ветра.
– Давайте пока бутылку добьем.
Они быстро выпили остатки коньяка и уставились на распухшую дворнягу, которая, покачиваясь на волнах, медленно приближалась к форштевню. Труп собаки шел сложным курсом, и предсказать результат было трудно. Волны подталкивали утопленницу на зюйд-ост, а ветер пытался направить ее на чистый норд. Дохлятина медленно рыскала из стороны в сторону, до встречи с форштевнем оставалось метров двадцать, и мичман, не выдержав напряженного ожидания, рявкнул в сторону люка:
– Тенгизов!
Из темного провала люка показалась голова старшего матроса:
– Я!
– Заглушка от буя! Принеси еще, да побыстрее.
– Есть!
Тенгизов исчез, а мичман, снова повернувшись к носу лодки, оперся на ограждение и сказал:
– Как-то она неустойчиво…
– Да, - согласился капитан, - галсами идет, скотина.
Тенгизов принес коньяк, и в этот момент собака, ткнувшись в форштевень, задержалась на несколько секунд, а потом уверенно скользнула по левому борту.
– Поздравляю, Исидор Дунканович, - сказал капитан и протянул мичману руку, - приз законно ваш.
– Благодарю вас, Николай Сергеевич, - мичман учтиво склонил голову и ответил на рукопожатие.
– Вот по этому поводу мы сейчас…
И он открыл третью бутылку коньяка.***
– Так что ресторан - это правильная мысль, - повторил капитан третьего ранга и задумчиво посмотрел на пустые кружки, - а сейчас, по-моему, пора повторить.
– Так точно. Полностью с вами согласен. Мичман убрал медальон в наружный карман кителя и повернулся к стойке.
– Уважаемый! Подойдите к нам!
– обратился он к официанту.
Тот кивнул и направился к морякам.
За соседним столиком сидел невзрачный хмырь, запомнить лицо которого было очень трудно. Весь он был какой-то серенький, незапоминающийся и незаметный. Перед хмырем стояли две кружки - одна пустая, другая полная.
Было видно, что хмырь уже сильно пьян, хотя держался он с приобретенной годами уверенностью - локоть со стола не соскальзывал, голова не качалась, в общем - профессиональный алкаш, но пока еще не опустившийся.
Такое мнение об этом человеке мог составить любой, кто не знал его лично.
А на самом деле Владимир Игоревич Сысоев, он же Вольдемар Лопатник, он же Шнифт, был удачливым карманником и пил очень редко, потому что в его профессии дрожащие руки и неуверенность в движениях были недопустимы.
Шнифт украдкой наблюдал за расслабившимися морскими офицерами, желая поживиться. Пьяные морячки - это лакомый кусок, увести у них лопатник - милое дело. Опытным глазом рассматривая медальон, который его будущие жертвы передавали из рук в руки, Шнифт оценил его минимум в тысячу долларов и с этого момента следил за моряками с удвоенным вниманием. Он тщательно оценивал степень их опьянения, реакцию, общее настроение - все это было очень важно для предстоящей акции по изъятию ценностей.
Мичман положил медальон в левый карман - это хорошо. Шнифт сидел как раз слева от него. Капитан третьего ранга постоянно смотрел в дальний угол бара, словно оттуда могла показаться плавучая мина, - это тоже хорошо. Оба были уже на приличной кочерге - вообще прекрасно! Теперь нужно только дождаться подходящего момента, и можно работать.
Шнифт сделал маленький глоток, затем громко икнул и пьяным голосом пробормотал:
– И все равно я ей, суке, не верю… Шкаф триста рублей стоил…
Мичман брезгливо покосился на него и демонстративно отвернулся, чтобы не смотреть на всякое пьяное сухопутное говно.
Шнифт бросил на него мгновенный острый взгляд, потом поставил кружку и встал. Покачнувшись, он задел тяжелый стул, который со скрежетом проехал по каменному полу, и навалился на мичмана. Тот успел подставить руки и, оттолкнув от себя дошедшего до полной кондиции алкаша, недовольно сказал:
– Держись на ногах, чувырло! Давай, вали на улицу, проветрись.
Алкаш пьяно кивнул и, задевая за столики, направился к выходу.