Любовь и доблесть
Шрифт:
Корнилов встал, взглянул на часы:
– Пора заканчивать душеспасительные беседы.
– Я-то уж точно засиделся у вас.
– Согласись, Данилов, я не могу позволить себе роскошь просто отпустить тебя.
– Ты сейчас патетичен, как конная статуя Ильича. А все кокаин: от него и не у таких умниц мозги в тряпку превращались.
Корнилов усмехнулся, скривив губы:
– Когда-то я сказал тебе, герой: тебе не выжить в мире, где умеют только складывать и вычитать. Ты отважен, победа любит таких, но удержать победу тебе
– В багажнике?
– Зачем? Выпьешь пару склянок огненной воды и уснешь вялым хануриком. На заднем поедешь, как бонза. Пьяная.
– Я крепок на спиртное, умник. И коньячок мягок, как пух.
– Иннокентий! – позвал Корнилов.
Подтянутый молодой малый среднего роста появился незамедлительно.
– Наша девушка спит?
– Так точно.
– Посмотри, в баре наверняка должна быть палинка.
– Что?
– Болгарский виноградный спирт. Арманьяк. Как ни странно, Головин был до него большой охотник. Говорил, прочищает мозги. Правда, он потреблял наперстками, а тебе, Данила-мастер, стаканами придется. – Кивнул помощнику:
– Найди, принеси.
– И – закусить, – в пьяном кураже махнул рукой Олег.
– Ты не хочешь узнать, что будет потом?
– Похмелье.
– Оно будет сквернее, чем тебе представляется.
– Почему? – удивленно приподнял брови Данилов.
– Я должен знать все, что варится в твоих изобретательных мозгах. Если ты кодирован на подобное вмешательство какой-то из контор, то лишишься рассудка.
Если нет – тоже: экономить препараты я не буду. В любом случае станешь безопасен. Это лучше, чем смерть.
– Полагаешь? Да ты гуманист, умник. Поди, ночами Эразма Роттердамского почитываешь под одеялом? И заныканными из столовки галетами хрустишь?
Улыбка зазмеилась по губам Корнилова.
– У тебя истерика, Данилов. Я доволен. Остаток жизни ты проведешь в сумасшедшем доме. Ты здоров, лет сорок протянешь при хорошем режиме. А то и все пятьдесят.
– А ведь так славно беседовали...
– Знаешь, почему я все это сделаю?
– Потому что ты – урод.
– Такие, как ты, Данилов, меня раздражают. Сильно раздражают. Вы везде и всегда ведете себя так, будто мир принадлежит вам. Даже теперь. Из-за таких, как ты, я всегда чувствовал себя убогим. Но я не убогий. И довожу до конца любое дело.
– Хороший тост. Я бы тебе поаплодировал, но одной рукой это сделать сложно.
Иннокентий появился бесшумной тенью, поставил на стол перед Даниловым бутыль и удалился.
– Ну что? Кушать подано: наливай да пей. Только бутылкой не кидайся.
Грохоту наделаешь. Кешу моего ты видел. Не скажу, что твоего разбора человечек, туповат, но исполнителен и силен. В случае чего – первым делом он Дашутку вслед за папой отправит. Потеря, конечно, но – как без них? Ты понял?
– Ты боишься меня, Корнилов. Даже теперь боишься.
– Сформулировано неверно. Просто я осторожен. Так что, герой? Ты готов к подвигу?
– Всегда готов! Закуски не будет?
– А стоит ли засиживаться?
– Ты прав, умник. Пора.
Олег плеснул в стакан.
– До краев.
– Похоже, ты даже заинтересован.
– Скорее воодушевлен. Приятно наблюдать, как герой на твоих глазах превращается сначала в свинью, потом – в слабоумную ветошь. – Корнилов вздохнул. – Я много работал последнее время и заслужил это скромное удовольствие.
– Кто скажет, что мы в этой жизни заслужили? Я сигаретку закурю? А то кто его знает, как пойдет? Зачем вам в машине заблеванный герой? Даже бывший?
– Кури. – Корнилов двинул по столу зажигалку и пачку. Олег наполнил стакцн, вставил в рот сигарету, прикурил. Затянулся. Выдохнул:
– Кстати, умник, я не понял, ты в Бога-то веруешь?
– Нет.
– Ну и дурак.
Одним махом Данилов выплеснул стакан на клавиатуру работающего «лэптопа» и бросил следом зажженную сигарету. Ровное прозрачное пламя, сине-алое по краям, заплясало вертким бесом, и его всполохи слились с виртуальным заэкранным сиянием.
Глава 96
Корнилов издал утробный булькающий звук, беспомощно оглянулся в пустой темной комнате, махом сбросил пиджак и распластался с ним на столе, укрывая пламя. Олег дернулся, дотянулся до запястья Корнилова, ухватил за рукав рубашки, резко потянул на себя; Корнилов неловко проехался грудью по столу, как только его лицо оказалось рядом, Олег выпустил рукав, резко и коротко ударил в основание носа, придержал сползающее тело за галстук, с замиранием прислушиваясь к звукам в соседней комнате. Прокашлялся, ухнул бодро:
– Хорошо пошло!
Усилием, от которого потемнело в глазах, забросил ставшее неподъемно тяжелым тело Корнилова на стол, нащупал в оперативной кобуре у пояса полимерный «глок», вытащил, определил, что пистолет взведен, снял оружие с предохранителя.
Корнилов глухо застонал, приходя в себя.
– Тихо, лишенец, – яростно зашептал ему на ухо Данилов. – Нож есть?
Тот замотал головой. Прохрипел:
– Нужно потушить! Это же – миллиарды!
– Бери больше, умник! Это твоя жизнь догорает!
– Затуши огонь! Если накроется процессор...
– ...то ты ничем не докажешь, что не скачал информацию. Так?
– Убьют всех! И меня, и Дарью, и...
– Что мне до них? – жестко перебил Олег, глянув на Корнилова с такой холодной, отрешенной яростью, что тот разом умолк. – Зачем тебе был нужен патрон в стволе, убогий? Застрелиться?
– Давай разойдемся по-хорошему, – горячо зашептал Корнилов, – ведь если услышит Кеша...
– Не гоношись, Корнилов! Знаешь старую военную поговорку? Лучшая защита от пуль – труп убитого товарища. А ты мне даже не товарищ. Да и живой – тоже условно. Распутывай узлы!