Любовь и другие диссонансы
Шрифт:
— Не нуди, Струна. У меня не было ничего послабее. Не надо истерик. Я позабочусь о нем. Ты когда вернешься?
— Не знаю. Я предпочел бы никогда не возвращаться в Панков.
— Ты не можешь так со мной поступить! Сегодня Шмидтова столкнулась со мной в магазинчике и расспрашивала о тебе. Я обещал сообщить дату твоего возвращения, если она со мной переспит. А она ответила, что спит с лесбиянками, а не с педиками, но что если ты вернешься, она подумает над моим предложением. Ты должен вернуться, Струна. Слышишь? У меня такое ощущение, что если я хоть раз трахну Шмидтову, она снова станет натуралкой.
— Я дам тебе знать! — ответил я, громко рассмеявшись в трубку. — Обязательно…
Известие о кризисе у Свена меня встревожило. В конце марта день рождения его дочери. И годовщина свадьбы. После катастрофы он возненавидел март. К нему возвращались
Но Джошуа ошибается, считая, что Свен не умеет плакать. Часто по ночам Свен стучался ко мне и, присев на подоконник, спрашивал:
— Можно, я расскажу тебе про мою жену?
Я садился на кровать, закуривал и слушал. Он рассказывал одни и те же истории, каждый раз другими словами, в другой последовательности или с другими интонациями. И всегда плакал. И я тоже плакал…
Сейчас была середина апреля, и обычно Свен уже успокаивался к этому времени под воздействием увеличенных доз психотропных средств. Видимо, произошло нечто особенное. Я решил, что через пару дней, если ничего не изменится, свяжусь со Свеном. Это не так просто, ведь у Свена нет сотового. Он считал, впрочем, как и Джошуа, который без телефона и шагу ступить не мог, что все эти джи-эс-эм — происки шпионов и алчных производителей. Но если Джошуа с этим, из финансово-наркотических соображений, смирился, то Свен — нет. Как и с интернетом. «Профессор Свен Г.», которого цитируют на множестве порталов, никогда в Сети не присутствовал и лишь выборочно отвечал на письма, приходившие обычной почтой, в бумажных конвертах, подписанные именем и фамилией, с маркой и обратным адресом. Это при том, что у него восемнадцать адресов электронной почты. Одним из них он пользовался прежде для общения с женой, а теперь — со своими близкими. Остальные адреса обслуживали его ассистенты, секретари и помощники. Я еще не вошел в число его близких. Возможно, потому, что ни он, ни я не предполагали, что когда-нибудь окажемся так далеко друг от друга, и для общения нам понадобится Интернет.
Начинало светать. Я встал с кровати и подошел к компьютеру, стоявшему на столе в соседней комнате. В почтовом ящике, кроме спама и более десятка сообщений от Иогана фон А., обнаружил письмо от Иоанны. Я не стал открывать его письма, прекрасно представляя, что мог написать напуганный моим исчезновением Иоган фон А. Любой мой ответ был бы ложью, а правду я был еще не готов ему написать. И потом, я не хотел облекать ее в слова, собираясь высказать при личной встрече.
Иоанна писала:
Любимый, прости, я нарушила слово.
Обещала умолкнуть на время твоего пребывания в России и не вмешиваться в твою жизнь. Но меня так и подмывает тебе написать. Слишком многое о тебе напоминает: пепельница на балконе, распитая бутылка шампанского, твои записки, которые я нахожу в самых неожиданных местах. Недавно нашла в морозилке (sic!) три исписанные мелким почерком страницы о Стравинском. Ты поставил на них кастрюлю с варениками и забыл мне о них напомнить. В этом весь ты. Вчера я обнаружила кастрюлю и отклеила от ее дна странички. Я с удовольствием поедала вареники (плевать на талию!) и читала то, что ты написал о Стравинском (ведь можно?). Я и не знала о его романе с Коко Шанель! Ты считаешь, что именно это повлияло на его композиторский стиль, сделав более свободным. Представь себе, я тоже это заметила, сравнив его сочинения «до Шанель» и то, что было создано после окончания романа, вот только не заметила «явного отчаяния» в его музыке. Но ты, конечно же, лучше меня разбираешься и в музыке, и в отчаянии…
Меня все еще преследуют искушения. Поэтому сегодня я отправилась в костел: решила исповедаться. Ксендз, когда я добралась до слова «искушение», посмотрел на меня внимательно, но потом снова погрустнел и даже, кажется, задремал. Он не отпустил мне грехи, но признал, что искушения у меня «благородные». Мне не оставалось ничего другого, как поддаться им, и вот я пишу письмо…
Как тебе живется в России? Нашел ли ты тех, кого искал? Или, может, они сами тебя нашли? Ведь ты ищешь там не столько эту девушку, сколько самого себя, хотя в последнее время ты не был одинок. Здесь, со мной, в Новой Гуте, ты стал другим человеком. Каждый вечер я тебя заново открывала. И ждала следующего вечера…
Я скучаю по тебе. Вместе с Киней. Она по утрам ищет тебя в постели, а по вечерам — в ванной. И ночью засыпает на твоей подушке. На той маленькой, твоей любимой, с вышивкой бабушки Юзефы на наволочке. Я не стала ее стирать, и мы постоянно тебя вынюхиваем, Киня — куда усерднее, чем я. Утром она, как и я, ищет твою ладонь. А иногда от избытка чувств мурлычет и месит лапками твою подушку.
Нам тебя не хватает. Всем — мне, Кине и даже пани Анастасии. Она считает тебя героем. То, что ты отважился поехать в Россию «сразу после этого покушения в Смоленске», с ее точки зрения, настоящий подвиг. Каждый раз, встречая меня на лестнице или в лифте, она спрашивает, сварила ли я тебе «перед этой опасной поездкой» гороховый суп. А я не сварила. Это ты ведь мне готовил. Знаешь, возвращаясь домой вечерами, я чувствовала аромат твоих блюд и частенько останавливалась у двери, чтобы всплакнуть от избытка чувств. Потому что с тех пор как умерли мои родители, для меня никто НИКОГДА не готовил. И даже если бы ты ждал меня всего лишь с киселем, в который забыл положить сахар, это был бы праздничный кисель…
Ты нежный, чуткий, любящий, романтичный, заботливый, надежный, все понимающий мужчина. Такой, с каким хочется вместе растить внуков. Тебя невозможно не любить и хочется заполучить на веки вечные. Чтобы ты целовал мне ресницы, желая спокойной ночи, а по утрам готовил завтрак.
Я никак не могла понять, что меня привлекает в тебе больше всего. Может, твое спокойствие, а может, равнодушие к так называемым высшим целям. Помнишь, однажды утром ты высвободился из моих объятий и побежал в спортивных брюках в пекарню за булочками? Потом в постели мы объедались ими, запивая молоком из пакетов. Тогда мы и завели речь о высших целях. Ты говорил о том, что я и сама испытала, когда сбежала в Монголию. Что ощущаешь злость и сожаление, что в жизни есть высшие цели, по сравнению с которыми такие мелочи, как выпечка булок или дойка коров, ничто не значат, что мы не умеем быть самими собой, не прикидываясь теми, кем не являемся. Психологи, помогая людям выйти из депрессии, говорят, что следует замечать луч солнца, расцветший бутон, улыбку прохожего, радостный взгляд ребенка, благодарность нищего, ожерелье пены, в которое наряжается морская волна, набегая на берег… Но в один прекрасный день человек перестает видеть все это, ослепленный высшей целью. Так ты это назвал. А потом признался, что тебе трудно смириться с этим и порой хочется быть героем сентиментального романа, вместо того чтобы каждый день заставлять себя замечать такие мелочи.
Нам было грустно тем утром. Ты принялся перебирать пластинки в одной из коробок, а потом поставил Шопена, и нам сделалось еще грустнее, потому что для тебя это какой-то ноктюрн до-минор, опус 48, номер 1, а для меня — что-то вроде похоронного марша, который я слышала на кладбище в день Всех Святых. Ты уверял меня, что ноктюрн так звучит только в исполнении этой русской пианистки и в действительности не имеет ничего общего с похоронной музыкой. Но ведь он еще до своей болезни видел призраки…
А потом я смотрела на тебя, а ты голый пил молоко и жевал булочку, продолжая объяснять мне с таким жаром, будто это был вопрос жизни и смерти, принципиальную разницу между похоронным маршем и ноктюрном Шопена. И я уже в который раз чувствовала, что обожаю тебя. И перестала слушать. Просто смотрела и влюблялась еще сильнее…
А потом ты говорил, как эта молодая русская гениальна, что она играет божественно, гармонично, будто плывет по нотам прямо в душу, будто у нее с роялем роман… Что ее зовут Валентина Игошина и она очень похожа на меня. Я запомнила ее имя, на следующий день в школе села за компьютер и нашла Валентину на ютьюбе. Мне хотелось посмотреть на нее. Она играла тот самый ноктюрн. То, что ты видишь в ней сходство со мной, для меня большой комплимент. И теперь я примерно представляю, какие женщины тебе нравятся. Кстати, откуда ты узнал, как выглядит Игошина, ведь на обложке пластинки нет ее фотографии?