Любовь и французы
Шрифт:
Однако тому, кто возьмет на себя смелость дать исчерпывающее описание любовной жизни современной Франции, понадобится куда больше информации. Не проводилось подробных исследований ни по различным регионам, ни по разным профессиям и общественным классам. История любви вряд ли началась, поскольку еще не изобретено надежного способа ее описать. Здесь играет роль множество как поддающихся, так и не поддающихся учету факторов. Нижеследующие краткие наброски из жизни сегодняшней Франции — один из них посвящен региону, а другой — одному из общественных классов — служат примерами многообразия форм мышления и поведения в любви, сохраняющегося, несмотря на склонность современного общества к стандартизации.
Первое — молодое поколение французской аристократии. Аристократы! Мы почти забыли о них, хотя практически все, что нам известно о любви до девятнадцатого века, относится к представителям социальной элиты. В двадцатом веке, однако, слово «аристократия» звучит как
330
танцевальные вечера для молодежи (фр.)
331
малые вечера (фр.)
332
большие вечера (фр.)
Что касается региона — вернемся туда, откуда мы начали наш рассказ — во времена средневековья, на юг, и посмотрим, как восемь веков спустя относятся к любви потомки трубадуров. {296}
Просто удивительно, как им удалось сохранить до наших дней практически в первозданном виде отношение к любви, выработанное их предками,— несмотря на то что со времен трубадуров появилось много новых теорий и прошло много лет. Вот что сказал по этому поводу месье Рене Нейи, сам уроженец юга, хорошо знающий своих земляков, особенно молодое поколение:
«Молодые лангедокцы, подобно большинству жителей Средиземноморья, в глубине души — донжуаны. Много лет проходит, прежде чем они понимают, что не все женщины от них без ума. Но это признак неспособности чувствовать, которая влечет за собой явную сердечную черствость, нескромность, хвастовство в любви и так далее. Они бы рады полюбить, но им стыдно увлечься. Лангедокцы, одаренные от природы богатым воображением, либо вообще не позволяют любовному чувству проявить свои возможности, либо дают ему волю лишь в игре; будучи чрезвычайно эмоциональными и склонными вносить сентиментальность в отношения мужчины и женщины, они стараются ослабить свои чувства и оторвать их от жизни. Они одновременно и унижают, и превозносят любовь и женщину. Из страха впасть в сентиментальность они воображают себе идеальную женщину, наделенную всеми достоинствами, вдохновительницу всех добродетелей, мать и девственницу в одном лице, {297} и наконец, поскольку теория и реальность у них никогда не смешиваются, продолжают относиться к женщине как к недочеловеку.
На уровне инстинктов лангедокцы остались многоженцами и склонны, подобно трубадурам прошлых веков, делить любовь на две или три части. Наблюдательные путешественники прошлого века бывали поражены тем, что столько лангедокцев, и бедных, и зажиточных, содержат по нескольку любовниц, причем с законной супругой у всех этих женщин, как правило, прекрасные отношения, так как у каждой — свое место и особые прерогативы. К концу девятнадцатого и в начале двадцатого столетия провинциальные буржуа содержали молодых парижанок, которых навещали только раз в месяц. По правде говоря, в этой эротической роскоши присутствовала изрядная доля тщеславия. Это был род нетипичного почитания любви, считавшейся развлечением, и любви чистой, то есть «очищенной» от супружеских сантиментов, поскольку брак и страсть для южанина были несовместимы начиная
Ныне благодаря закрытию maisorts closes [333] , сексуальной свободе в отношениях между молодыми людьми, существующей под видом «товарищеских отношений», эмансипации девушек, раннему вступлению в брак,— нравы переменились, и старые идеи о делении любви на категории отмирают. Тем не менее на представления о женщинах и любви молодежь Лангедока по-прежнему смотрит как на великолепные мифы, скрывающие окутанный тайной идеал. Им по-прежнему нужна любовь в ее истинном смысле, они по-прежнему стремятся очистить ее и уберечь от «мерзкой» реальности. Любопытно, что, хотя лангедокцы всегда подвергали любовь такому скрупулезному анализу, — ни воплотить ее в жизнь в полной мере, ни даже думать о ней иначе как о чем-то чрезвычайно далеком от реальности у них никогда не получалось».
333
закрытые (публичные) дома (фр.)
Будучи уверенной, что к молодым жителям Нормандии, например, нельзя отнести вышеприведенные слова о донжуанстве и хвастовстве, я, тем не менее, склонна полагать, что черты любви-развлечения или любви-объекта анализа с последующим отделением интеллектуальных идей от поведения в реальной жизни, окружающая любовь атмосфера неестественности весьма характерны для большинства французов (но, разумеется, не только для них одних). В национальной атмосфере, все еще перенасыщенной сексуальностью, несмотря на появление более пуританских течений, страсть заканчивается драмой, а адюльтер сворачивает в наезженную колею любви-комедии, если к нему относятся слишком серьезно или чересчур легкомысленно. Любовь, которая считается запретным развлечением, обладает особой притягательностью для романского темперамента, находящего удовольствие в нарушении законов всякого рода, не только из удовольствия кого-то надуть, но и чтобы поупражнять свою изобретательность и впоследствии похвастаться своим успехом. Однако в наши дни, когда темп жизни нарастает и ширится круг интересов и мужчин, и женщин,— у людей стало меньше времени на пустое волокитство, бывшее на протяжении многих столетий прерогативой располагавших досугом людей.
С другой стороны, экономический хаос положил конец обожествлению денег, которые всегда считались превыше чувств. Кроме того, в данный момент еще один, вероятно временный, фактор играет на руку Купидону — это общее чувство беспомощности и неуверенности среди молодежи, которая, похоже, не верит в свою возможность повлиять на события в мире или изменить их ход. Хаос может начаться рядом, за поворотом, и они отчаянно цепляются друг за друга и за прочную любовь как за единственный спасательный круг. Любовь может подняться из развалин обновленной.
Что дальше?
На каком же уровне мы находимся? Можно ли начертить кривую развития такого сложного чувства, как любовь?
Мерка, с которой мы подходим к любви, расплывчата и неточна, в основе ее лежат моды и установления, менявшиеся от эпохи к эпохе, и мелкие детали, взятые из личных воспоминаний, литературы, истории. На основании всего этого можно сделать вывод о наличии довольно стабильной эволюции в двух направлениях: с одной стороны, никогда еще благородный идеал любви не был столь возвышенным, как в трудах некоторых современных философов, и столь нежным, как в ее широко распространенной и практикующейся супружеской форме; но, с другой стороны, достигнута столь же высокая степень вульгарности и гласности в эротике. Что до соотношения этих противоборствующих сил — fin amor [334] несомненно всегда будет привилегией аристократии сердца, ограниченного круга элиты. Но кто может сказать наперед? Человечество еще молодо и едва ли цивилизованно; каждое столетие рождает своих великих влюбленных, и большинство все так же восхищается представителями fin amor.
334
изысканная любовь
Так какое же будущее ожидает любовь? Жан Гиттон полагает, что любовь еще не прошла свой путь до конца. Я бы хотела пойти дальше и сказать: «Путь любви только начинается. Она полна захватывающих возможностей — мы познали лишь немногие из них». Теперь, когда нами так подробно изучен окружающий нас материальный мир, мы, быть может, сможем уделять больше времени путешествию в просторы загадочного человеческого сердца. Вопрос, заданный мадам де Ламбер, по-прежнему остается без ответа: «Множество школ открыто, чтобы совершенствовать ум, так почему бы не открыть хоть одну, где бы совершенствовалось сердце?»