Любовь и магия-2 (сборник)
Шрифт:
Я даже не успела понять, как это произошло – я в жизни не видала веретена. Уж мои-то родители позаботились о том, чтобы все их поглотило пламя – еще в день моего рождения. Уже падая замертво, старуха выставила его так, что шип прошел под моим ногтем, достав почти до кости. Я чувствовала жжение яда, проникшего в меня через его кончик. Застряв под ногтем, он пропитал все мое существо, обездвижил на целый век. Мы упали одновременно – она и я, лицом друг к другу. И я годами наблюдала, как ссыхалось и гнило ее лицо, покрываемое пятнами, сжираемое личинками. Пока однажды ее
На моей вековой могиле пауки сплели пряжу. И мягкая пыль погребла мое юное тело. Не в силах пошевелиться, чтобы отогнать муху, севшую на мое лицо, моль, пожиравшую бархатное платье, и полчища вшей, кишевших в волосах, я лежала, пока все, кого я знала и любила, взрослели, старели и умирали. О, как я мечтала о смерти! А взамен надо мной насмеялась жизнь.
– Мой сокол залетел не иначе как сюда, – услышала я его голос. – Да, здесь покойница. – Он счистил паутину, и я успела заметить золотые кудри прежде, чем он прикрыл мне веки. – Но как прекрасна! Ты видел прежде ей подобных?
– Нет, мой король. Но нам пора, ваш сокол улетел.
– Послушай, она ведь дышит? Мне это не чудится?
Потом я слышала, как затворилась дверь. Но вскоре вновь открылась.
– Тебе подобных прежде не видал, – горячий шепот обжег мою щеку, а потом он навалился всем телом. Никто не слышал моих криков – все они замолкли во мне. Охотники любят трофеи. Забрал свой и он.
Впервые при мне она размотала тряпицу и показала успевший затянуться обрубок, повыше фаланги. Он унес ее пальчик в своем надушенном платке, а вместе с ним и отравлявший ее шип. О, он мог быть жесток, наш король! И все же она его любила. И все женщины королевства принадлежали ему. И каждая отдала бы жизнь, чтобы носить во чреве его дитя.
Той ночью она очнулась, чувствуя в себе биение новой жизни. Выбравшись из лачуги, она скиталась по лесу, выкапывая земляные корни здоровой рукой, разоряя птичьи гнезда и высасывая через надломанную скорлупу будущую жизнь. Так они и встретились вновь: он на охоте, а она – с израненными босыми ногами, голодная и покрытая болячками. Он узнал ее и был к ней добр, так добр. Чем еще она могла отплатить ему?
И она снова впала в забытье. Наутро она разродилась двойней. Но мне пора было вернуться в замок, в свое собственное подземное царство.
Предшествующее долгое молчание королевы усыпило мою бдительность. Я уже было решил, что ошибся и опасность миновала, пока пару дней спустя не услышал за спиной писк, похожий на щенячий. Он исходил из принесенной служанкой корзины – со свежими овощами на ужин, как я думал. Но клубни картофеля, зеленая репа и морковь не умеют пищать. Я откинул полотенце. Младенцы совсем продрогли, а грубые переплетения корзины отпечатались на их бархатных ручках и ножках.
– Сегодня ты подашь нашему королю особое блюдо, – сказала моя королева. – Ведь он так любит рагу из собственной дичи. – И облизнула свои тонкие губы.
Стоя у точильного камня, я, не спеша, водил по нему и так невыносимо острое лезвие. Летевшие искры были похожи на всполохи волшебной пыли, гасшие в полутьме кухни. Я едва слышал и замечал что-то
В тот вечер ужин удался на славу. Знаете, как это бывает: годами готовишь одно и то же рагу: тот же пьянящий кориандр, сушеные веточки розмарина, тот же подернутый масляными каплями бульон и томленое мясо, буквально сползающее с нежных хрящей. И вот однажды – все то же самое, – но рагу получается совершенно волшебным.
– Сегодня Ганс превзошел сам себя, не так ли, любовь моя? – королева с наслаждением смаковала каждый кусочек, высасывала пряный бульон из мозговой кости.
– О да, – король рассеянно возил прибором по тарелке, едва замечая, что отправляет в рот.
– Тебе так вкусно, потому что ешь свое, – продолжала королева.
Она повторила это трижды, прежде чем король вышел из себя.
– Конечно, свое! Ведь у тебя за душой не было ни гроша.
Было ли то напряжение, или ужас от содеянного, или все вместе, но я, как и король, не сразу услышал доносившиеся из подземелья звуки. Впрочем, королева особо не скрывалась. Она спокойно, даже с какой-то гордостью отвела супруга вниз. Чем дальше мы спускались, тем сильнее становился смрад, от которого слезились глаза.
Талия, нагая, свернулась клубком на полу одной из темниц. А ее льняные косы дотлевали в разведенном неподалеку кострище – эти почерневшие, скукожившиеся ошметки гари и были источником вони. Тот, кто ее остриг, сделал это небрежно, оцарапав ей темя и виски. Королева велела снять с нее одежды – не из жадности, не из зависти к их богатой вышивке и драгоценной отделке, как многие потом говорили. Просто эти наряды принадлежали ей – король некогда подарил их своей королеве.
Королева улыбалась, довольная свершившимся возмездием. Она не перестала улыбаться даже тогда, когда король скинул свою куртку, чтобы укутать Талию, вывел ее из темницы и велел заключить туда королеву. Все еще прижимаясь к его груди, Талия подняла на меня глаза.
Стены темницы огласились утробным воем – ни одно животное не способно так выть. Казалось, сама земля кричит под нашими ногами.
– Вели повесить, четвертовать, сварить! Вели заживо клещами вырвать его сердце! – Она бросилась вперед, выставив скрюченные пальцы. – Нет, я сама его вырву! – Она рвала, кусала, царапала мою грудь. Ей под ногти забивались кусочки моей кожи, когда она оставляла на ней глубокие бордовые борозды.
О, поверьте, она бы непременно это сделала: она бы голыми руками проломила грудину, она бы перегрызла сосуды, на которых крепилось мое сердце, и сожрала его еще бьющимся. Будто не зная, что сделала это еще в нашу первую встречу.