Любовь и педагогика
Шрифт:
Раздвоение повествования – вовсе не такая уж явная нелепица, какой оно кажется на первый взгляд, потому что, хотя всякая история имеет только один конец и, что произошло, по-другому произойти уже не может, искусство все-таки не обязано подчиняться детерминизму. Более того, я полагаю, что главная цель искусства как раз и заключается в том, чтобы отойти, пусть даже условно, от детерминизма, от фатальной неизбежности всего сущего. Так что не логическая уязвимость, а другие, более серьезные неудобства не позволили мне пустить повествование по двум руслам.
Что же касается развязки, то изменить ее я не мог: не я дал жизнь дону Авито, Марине и Аполодоро, а они обрели жизнь во мне после блуждания во тьме небытия.
Возможно, читателю хотелось бы узнать, какое впечатление произвела на дона Фульхенсио, Федерико, Клариту и Менагути трагическая смерть Аполодоро и что стали делать Материя и Форма, оставшись без детей.
По поводу того, что я называю дона Авито и Марину Формой и Материей, хочу заметить, что эти термины аналогичным образом использовались и до меня, я говорю об этом, дабы никому не пришло в голову обвинять меня в плагиате. Дело в том, что сейчас я читаю Мольера, и через три-четыре дня после окончания романа и отправки рукописи в Барселону я наткнулся на следующее четверостишие в реплике Филаминты. из четвертого акта «Les femmes savantes»: [38]
38
«Ученые женщины» (фр.).
Как мы видим, Филаминта у Мольера тоже сравнивает участников брака, то бишь мужа и жену, с материей и формой, но только в обратном смысле по отношению к тому, что я делаю с доном Авито, ибо этот последний формой считает мужа, а материей – жену, тогда как Филаминта считает себя формой, а Кризаля, своего мужа, – материей. Расхождение между нами обусловлено тем, что в комедии Мольера ученой является жена, а в моем романе науку представляет муж. Отсюда можно видеть, что материальность и формальность определяются не полом, а уровнем познаний каждого из супругов.
39
Теперь, мой терпеливый читатель, мы расстанемся с метафизическими вывертами, из всей метафизики мы оставим только один принцип, которым пользовался некий сержант артиллерии: он впадал в гегельянство, сам о том не подозревая, как господин Журден [40] всю жизнь говорил прозой и не знал этого, – не забудьте, я сейчас читаю Мольера. Так этот сержант говорил солдатам:
– Вы знаете, как изготовляют пушку? Нет? Ну, в общем, берут цилиндрическое отверстие, покрывают его железом – и вот тебе пушка.
40
Господин Журден– центральный персонаж комедии Мольера «Мещанин во дворянстве» (см. его диалог с учителем философии о поэзии и прозе – действие 2, явление 3).
А поскольку внутреннюю полость ствола называют «душой», то можно было бы сказать и так: «Берется душа, на нее надевают тело – и получается пушка».
Читатель, несомненно, уже догадался, что именно такая метафизическая процедура и применялась мною для создания образов персонажей романа. Я брал пустое место, делал для него оболочку из слов и поступков – и вот вам дон Авито, дон Фульхенсио, Марина, Аполодоро и все остальные. А если кто-нибудь скажет, что прием этот, каковы бы ни были его метафизические достоинства, вовсе не художественный, я тому посоветую: пусть он исследует хорошенько себя самого и посмотрит, что скрыто за его словами и делами, тогда ему станет ясно, что под броней нашей плоти мы все представляем собой более или менее цилиндрические полости.
Возвращаясь к сказанному выше, замечу, что по получении письма от моего друга Валенти Кампа я сам поинтересовался, что подумали и что сказали по поводу смерти Аполодоро дон Фульхенсио, дон Эпифанио, Менагути, Федерико и Кларита.
Начну с Менагути; когда этот служитель культа Девы Красоты узнал о кончине своего друга, он задрожал как осиновый лист, а на другой день шел он домой, преследуемый мыслями об Аполодоро, и заметил, что идет мимо церквушки, которая в тот час была открыта; поэт огляделся и, не заметив никого из знакомых, юркнул туда, споткнувшись впопыхах о порог, преклонил колена в уголке, прочел «Отче наш» за упокой души своего друга и попросил у бога веры, потому что он-то в бога не верит. Сейчас бедняга достиг последней стадии истощения, превратился в скелет, обтянутый кожей, выхаркивает остатки легких и трудится над уничтожением бога, того самого бога, у которого тайком просил веры. Смерть приближается к нему семимильными шагами, а он сочиняет книгу под названием «Смерть бога».
Нам известно, что Кларита, когда муж принес ей весть о самоубийстве ее первого жениха, воскликнула: «Бедный Аполодоро! Он всегда мне казался немного…» А про себя тут же подумала: «Хорошо, что я его бросила, ведь он мог выкинуть такую штуку и после того, как женился бы на мне».
«Правильно сделал, – сказал себе Федерико. – На что он годился…» Тут он поцеловал жену и постарался отвлечь свои мысли от усопшего, но мы уверены, что образ Аполодоро явится ему еще не раз, будет он вспоминать и разговор в аллее на берегу реки, когда они видели мертвое тело.
Дон Эпифанио как будто пробормотал себе под нос: «Ох уж этот Аполо, этот Аполо! Кто бы мог подумать!» В ту ночь он и жена шептались перед сном больше обычного. У них, видно, тоже совесть была не совсем спокойна, потому что все персонажи моей правдивой истории в той или иной мере обладают способностью испытывать угрызения совести.
Что касается бездонного кладезя мудрости, дона Фульхенсио, то кому под силу описать водоворот мыслей, вызванный в мозгу философа вестью о насильственной смерти его ученика! Нам известно лишь, что в настоящее время он серьезно обдумывает тезис о том, не является ли метадраматическим моментом смертный час. Вспоминая последнюю встречу с Аполодоро и разговор о геростратстве, дон Фульхенсио ощущает некоторый холодок в спине, ибо ему приходит мысль, не он ли, сам того по желая, толкнул юношу на это роковое решение. Горе его искренне, оно причиняет ему душевную боль и кристаллизуется в идеях, так что он намеревается изучить самоубийство в координатах смерти жизни, права на смерть жизни и долга смерти.
Однако самое сильное и глубокое впечатление насильственная смерть Аполодоро произвела на Петру, Петрилью, служанку. Вот пример того, как примитивность, простота ума и характера может сочетаться с большой глубиной и нежностью чувств. Бедная девушка, жертва теорий дона Фульхенсио, помноженных на инстинкты Аполодоро, которые к тому же были обострены близкой смертью – ведь он четко представлял себе, что должен покончить с собой, – эта бедная девушка влюбилась post factum [41] в сеньорито, отца ребенка, которого она носит теперь под сердцем. Она чувствует себя одинокой и беззащитной, вдовой и матерью, и в минуты отчаяния помышляет о крайних и самых что ни на есть пагубных средствах.
41
После свершившегося факта (лат.).
Тоска гложет, конечно, дона Авито и его жену, но в общем горе они обрели друг друга: Карраскаль в известной мере погрузился в сон, а Марина проснулась, и вышло так, что бедной Материи удалось побудить Форму преклонить колена рядом с ней, и они дуэтом вознесли свои души ко господу. Теперь Авито начинает вспоминать кое-что из своего детства, которое прежде было забыто начисто. При всей скорби супруги не преминули заметить траурное настроение и приступы меланхолии у служанки, к этому добавились воспоминания о кое-каких мелочах, на которые прежде не обращалось внимания, а все вместе навело их на мысль о печальной и тягостной правде, скрывавшейся за непомерной печалью девушки.