Любовь и пепел
Шрифт:
— Любой.
— Я не работаю ни в одном журнале.
— Ты же несерьезно, Марти? — спросила мама.
— Серьезно. Я хотела бы хоть как-то помочь.
— Но это так опасно!
— Я обещаю присмотреть за Мартой, — сказал Эрнест, — если у нее получится добраться туда.
— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарила мама, хотя было очевидно, что эта идея ее пугает. Меня тоже, но сказанного не вернешь.
В конце встречи мы прошли через двор, обмениваясь добрыми пожеланиями и обещая поддерживать связь.
«Это был
Мы вышли через ворота и повернули на Уайтхед-стрит, в сторону нашего отеля.
— Пожалуйста, не совершай опрометчивых поступков, — попросила мама.
— Просто думаю пока, вот и всё. Я не собираюсь мчаться к ближайшему океанскому лайнеру.
— Он мне понравился, — заявил Альфред. — Хотя совсем не такой, как я себе представлял. Очень похож на нас. Такой же, как и все. Кто бы мог подумать?
Действительно, кто? Но когда они с мамой заговорили о том, какой Эрнест забавный и как был добр к нам, как красив его дом и как очаровательна его жена, я обнаружила, что слушаю вполуха, мыслями утке вернувшись к Испании. Больше всего меня интересовало, что нужно сделать, чтобы попасть туда, и чего мне это будет стоить, во всех смыслах.
Был ли это сон? Или красивая иллюзия? Или все же это был знак того, что я должна де-тать в жизни, а Хемингуэй указатель?
— Марти, — позвала мама и повторила громче: — Марти!
Я прошла мимо входа в отель. Погруженная в свои мысли, я, наверное, могла бы идти всю ночь.
Глава 7
Январь в Сент-Луисе всегда было нелегко переносить, но теперь, когда в моем прошлом появился Ки-Уэст, погода особенно действовала на меня. Падал мокрый снег, затем шел ледяной дождь, пока улицы и дорожки не стали скользкими, грязными и опасными. Небо опускалось все ниже, не давало подниматься дыму из труб, заставляя его сгущаться в воздухе, цепляться за дома и фонарные столбы. Я думала, что взвою, но тут позвонил Хемингуэй.
Мама позвала меня к телефону, и, когда я услышала его голос, от удивления у меня сбилось дыхание.
— Где ты нашел мой номер?
— Геллхорн не такая уж распространенная фамилия.
— Надо же, я польщена!
Эрнест замолчал на мгновение, и я уж было подумала, что чем-то его смутила. Но тут он возбужденно заговорил об Испании. Республика больше всего нуждается в машинах «скорой помощи», ему это подсказывал опыт времен Первой мировой войны, и его не отпускали эти мысли. Он вместе с друзьями-писателями запланировал встретиться в Нью-Йорке, чтобы придумать, как собрать деньги.
— Может, тебе тоже стоит приехать, — предложил он.
— В Нью-Йорк?
— Да. Если ты не шутила насчет Испании.
— Не шутила. Я просто не знаю как. Мне нужны документы, рекомендательные письма.
— Может, тебе просто нужны хорошие друзья. Думаю, с этим я смогу' помочь.
Я потрясенно замолчала, а потом сказала, что это было бы замечательно. Мне с трудом верилось в происходящее.
— На самом деле единственное, что я делаю, — слушаю.
— Если дето только в этом, то тогда бы так писали все. У тебя много секретов. Не думай, что получится меня провести.
— Возможно, но этой книге все еще чего-то не хватает. Я точно знаю. Может быть, нужен волшебный финал, который соберет все воедино и вытащит душу целиком.
— Так и будет.
— Ты уверена?
Чувства пьянили.
— В этом — да.
— Просто приезжай в Нью-Йорк, — вдруг сказал он. — Тут со всем разберешься, затем я куплю тебе стейк, а ты покажешь мне пару-тройку своих историй.
— Хорошо. Но сначала нужно закончить книгу. Возможно, мне тоже понадобится волшебный финал. Я еще не знаю.
— Ты узнаешь.
— До свидания. Эрнест. Я ужасно рада, что мы стали друзьями.
— До свидания, дочка, — нежно сказал он и закончил разговор.
Я продолжала держать трубку, гадая, можно ли доверять этому странному повороту судьбы.
Весь январь и весь февраль Эрнест звонил каждые несколько дней, он был в приподнятом настроении и рассказывал об Испании. Говорил, что думает о себе как об антивоенном корреспонденте, но считает, что обязательно должен поехать. К сожалению, он уже много лет не занимался журналистикой, но ему не терпелось вернуться к этому занятию, отказавшись от безопасности и уюта, которые были у него сейчас. Прошло уже много времени с тех пор, когда последний раз ему было холодно и некомфортно. У него была необходимость выбить себя из равновесия. Эрнест объяснял, что слишком комфортная жизнь может стать самой губительной вещью для писателя. «И не запрещать себе ничего — это тоже опасно».
— Понимаю, о чем ты, — ответила я ему. — После того как в прошлом году умер отец, я перебралась сюда, чтобы быть с мамой, и я знаю, что приняла правильное решение. Но чувствую себя слишком укутанной и сытой. Как тюлень в зоопарке. — И, помолчав, добавила: — Наверное, это звучит неблагодарно.
— Вовсе нет. В этом есть смысл. — Затем он добавил: — Я сожалею о твоем отце. Мой застрелился.
— Это просто ужасно! — Я читала об этом в газете, но все же было нечто особенное в том, чтобы услышать это от него лично. Он был прежде всего человеком и писателем, а не избалованной знаменитостью, о которой все говорят.
— Наверное, для него ужаснее, чем для меня, но тогда так не казалось. Мне было двадцать девять. Мой сын родился тем летом и чуть не убил свою мать. Потом зима заставила отца разнести себе голову. Никто не мог этого предвидеть, а я должен был. Я не удивился, просто разорвался пополам. Это был отвратительнейший год в моей жизни, ну или один из.
— Надеюсь, когда-нибудь станет легче, — сказала я ему. — Я все еще чувствую себя ужасно от того, что мы друг другу наговорили. И от того, что не смогли сказать. Как ты думаешь, можно ли примириться с прошлым?