Любовь и смерть Геночки Сайнова
Шрифт:
– Черт! Черт! – выругался Коровин.
Выдернул рукав, но тут же остановился в задумчивости.
Про то, что нельзя оставлять кому-либо свой волос, про это он где-то уже слышал…
Что за ерунда, однако!
Но тем не менее…
– Дай руку, алмазный, дай погадаю! – приговаривала цыганка, как бы обволакивая его своей речью, да юбками своими…
– Черт с тобою, гадай, да волос отдай, – сказал Коровин, выпрастывая из рукава свою кверху развернутую ладонь.
Цыганка ловко сдула скомканную двадцатку с Джексоном на ней, сдула, как и не было вовсе двадцатки…
– Дочку свою погубишь, бриллиантовый, дочку свою единственную погубишь и жениха ее, погубишь дочки своей жениха, алмазный ты мой, – пропела цыганка, глядя в развернутую ладонь Алексея, как смотрят в экран, когда там идут мексиканские сериалы…
– Чушь, какую чушь ты несешь, нету у меня дочки никакой, – растревожено прошептал Алексей.
– Есть, есть дочка у тебя, и она сейчас летит по небу, вижу ее, а вот жених ее рядом с тобой и ты приехал его сгубить…
– Дура ты! – в сердцах воскликнул Коровин, – дура!
– Нет, не дура я, а ты дурак, – рассмеялась цыганка и сдула скомканную полу-сотенную с Грантом…
– Откуда дочь то у меня? – спросил Алексей.
– А оттуда! – подмигнула ему цыганка, – оттуда, где на скрипке играют!
– Да ты бредишь, провокаторша! Да ты подосланная! – крикнул Алексей, широко вытаращив глаза…
– Сам ты себя подослал свою душу погубить, – прошептала цыганка, и сдув скомканную сотенную с Франклином, завертелась, закрутилась в своих юбках юлою и сгинула – пропала в вокзальной толпе. …
– Фу, фу, чур меня, чур!
Коровин проснулся, очнулся разом…
Потому как звонил телефон.
Звонил его сотовый телефон.
– Алло? – совсем по-русски сказал в трубку Алексей.
– Дядя Леша? Это вы? – послышался в телефоне голос Кирилла Сайнова, – мне позвонили, что мама… Что мама…
– Да, Кирилл, да, родной, маму твою мы схоронили двадцать шестого, схоронили с папой твоим на Южном кладбище схоронили.
– Что же вы приехали? – спросил Кирилл.
– Я за тобой приехал, я бабушке твоей Марианне Евгеньевне обещал, что тебя назад привезу, – ответил Коровин.
– Я не могу, дядя Леша, не могу сейчас, – сказал Кирилл, – я даже звонить то сейчас никому не могу, я в такое, в такое попал… Только отцу пока не говорите ничего, ладно?
Разговор вдруг оборвался.
Но для людей Босса двух минут линка уже было достаточно.
– Мы засекли его! – воскликнул бандит по кличке Гамбургер.
– Мы его поймали, дурачка! – ответил ему бандит по кличке Смайл.
И ладони бандитов взметнувшись шлепнули друг дружку в американском приветствии – хай – флай – слэп мит эндз… …
Автор просит извинения у читателей за то, что ему не под силу описывать мучения Кирилла Сайнова, которые тот испытывал, когда его ногами вперед запихивали в работающую камнедробилку, настолько дорог автору герой…
Вместо эпилога:
К пятидесяти годам Алла Давыдович совсем ополоумела…
Сбрендила, – как стали говорить про нее товарки.
Записалась на семинар по русской литературе к профессору Баринову.
И так и ходила, так и ездила в кампус Калифорнийского университета на своем "Бентли" с шофером, и в Лос-Анжелесской хронике сплетен можно было прочитать подписи под снимками – миллионерша Алина Фернандес – Давыдович сидит на лекции русского профессора Александра Евгеньевича Баринова…
А она не просто сидела, она конспектировала… ….
Темой нашей сегодняшней лекции, будет русский самиздат…
Вообще, говорить банальности – суть привычное для большинства присутствующих на Самиздате, состояние, и поэтому, дабы не выделяться из массы, можно позволить себе некое послабление и сказать, что наступление Нового года – это время для подведения неких итогов…
Каких?
В общем – невеселых.
Глупость, как писал об этом незабвенный редактор "Отечественных записок", – суть штука заразная. Бывает, сядет в спальный вагон какой-нибудь необычайно глупый господин, снимет сапоги, разденется до исподнего, и глядь, – через полчаса уже и весь вагон поглупел. Все поскидывали сапоги, разделись до исподнего и ходят взад – вперед, приговаривая, "ну, теперича нам тут совсем хорошо"… Так получилось и на русском Самиздате. Причем, глупая идея демократизации, доведенная до абсурда в форме "подтягивания начинающих, и создания им условий равного старта", родившаяся в убогих головенках тех беллетристов, что едва умеют "агу-агу", передалась и маститым, которые тоже с радостью поскидали сапоги, разделись до исподнего и принялись приговаривать, "ну, таперича нам тут совсем хорошо"…
Но об этом я скажу отдельно.
А пока, хочу поговорить о вопросах общелитературных.
Вообще, того самого негодяя, который пустил в литературу маленького человечка, следовало бы судить и казнить самой лютой казнью. Изначально, литература – будь то народный эпос, античная драма или средневековый роман, оперировали в пространстве населенном богами и людьми им подобными. Недаром в русском языке, для обозначения понятия ПЕРСОНАЖ, до сих пор используется слово ГЕРОЙ. Герой пьесы или романа первоначально таковым и являлся. Это был Геракл, Одиссей, Тристан, Зигфрид… Но никак не Акакий Акакиевич.
И будь моя воля, я бы засунул всех апологетов "маленького человека" в ту самую пресловутую "шинель" из которой они вышли, да и отправил бы этот сверток хоть бы и пожарной бригаде из "451* по Фаренгейту".
А почему?
А потому, что "маленькие человечки", – это порождение допущенных до литпроцесса разночинцев, эволюционируют и превращаются в убогих мутантов, на жизнеописании которых нельзя воспитывать свою дочь даже от противного. Не по прямой линии подражания, принятой в английском воспитании – "look at the ladies", а даже от обратного – "не делай как они", эта литература не годится.
В Х1Х веке демократизация, выразившаяся в широком распространении образования, позволила разночинцам учиться в университете. И как следствие – появились в литературе Николай Гаврилычи… Ведь, поделившись секретом грамотно излагать мысль на бумаге, благородные люди не смогли сохранить за собой единоличную монополию на книгописательство.
Советская школа литературоведения всячески превозносила потом тот пагубный процесс, означавший не только конец героики, но конец литературы и конец нравственности как таковой. Смена Зигфрида и благородного Роланда на Акакия Акакиевича, на этом не остановилась. За просто бедным человеком, в литературу пришел воинственный бедный человек. Потом туда ворвался хам Алексея Максимовича Горького, а потом был уже расцвет соцреализма, который теперь все так дружно не любят.