Любовь и Смерть. Убийство Курта Кобэйна
Шрифт:
«Я очень горжусь им, — говорит Лиланд, немного всплакнув, поскольку он остановился перед фотографией ангелоподобного трёхлетнего Курта. — Он был хорошим ребёнком. Мне его не хватает». Он ведёт нас на экскурсию по дому, показывая множество экспонатов, связанных с его внуком, и рассказывая о мальчике, который проводил много времени в стенах этого дома. Лиланд энергичен, ему семьдесят девять, у него в ушах слуховые аппараты, чтобы исправить глухоту, приобретенную тогда ещё молодым моряком в сражении в Гуадалканале во время Второй Мировой войны, и затем спустя годы обострившуюся из-за укатывания асфальта. После его увольнения из морской пехоты у него начались серьезные проблемы с алкоголем, который, по его признанию, сделал его «другим человеком». По мнению большинства, его проблемы возникли после того, как его отец, окружной
«Они были так похожи, — вспоминает Лиланд, указывая на фотографию поразительно красивой брюнетки, сделанной сразу после их свадьбы. — Курт очень любил свою бабушку. Я думаю, что Айрис была для него ближе, чем собственная мать. Склонность к искусству передалась ему от Айрис, это точно».
Лиланд достаёт коробку с детскими рисунками Курта. На одном из них, изображающем Дональда Дака, есть подпись: «Курт Кобэйн, 6 лет»; в столь юном возрасте у него уже проявился художественный талант. «Когда я это увидел, я сказал Курту: «Ты не мог нарисовать это сам, ты рисовал по контуру», и он, рассердившись, ответил мне: «Это действительно я!».
После того, как Курт навсегда уехал из родного города в 1987 году, он общался с бабушкой и дедушкой только от случая к случаю. Лиланд достаёт рождественскую открытку, полученную после отъезда Курта:
«Дорогие бабушка и дедушка: я давно вас не видел, очень по вас скучаю. Нет мне прощения за то, что я не приезжаю…. Мы только что выпустили сингл, и его уже раскупили. Я так счастлив, как никогда в жизни. Было бы здорово, если бы и вы дали о себе знать. С Рождеством!
Лиланд не читал нашу первую книгу, и мы уже должны были рассказать ему, о чём будет новая. После экскурсии по дому и целого часа выслушивания историй из жизни Курта и его семьи, пока мы сидели за обеденным столом, мы, наконец, уже приготовились поднимать интересующий нас вопрос, но самым трудным было начать этот разговор. Несколько лет назад два брата Лиланда покончили с собой, подкрепляя самые распространённые из всех клише об участи самого Курта — что он так или иначе унаследовал «ген самоубийства». Вполне понятно, какая это деликатная тема, и когда речь заходит о семейных трагедиях, голос Лиланда становится сдавленным. Наконец мы спрашиваем его, как они с Айрис себя чувствовали, узнав, что их собственный внук покончил с собой.
Он ответил совсем не так, как мы ожидали. «Курт не совершал самоубийства, — сухо заявляет он. — Он был убит. Я уверен в этом».
Через несколько дней и недель после смерти Курта Кобэйна в 1994 году, в его родной город Абердин, штат Вашингтон, нагрянуло множество журналистов и биографов в поисках разгадки самоубийства самого известного выходца из этого города, того самого, который Курт постоянно высмеивал в своей музыке, интервью и дневниках. В Абердине чувство безнадёжности было настолько явным, что многие уезжали, не удивляясь тому, что Курта постигла такая судьба, при таких обстоятельствах она, возможно, была даже неизбежна. Число самоубийств в Абердине вдвое превосходит общее количество самоубийств по стране, и уровень безработицы неустойчив с тех пор, как несколько лет назад лесозаготовительная промышленность приблизилась к краху. Наркотики и другие признаки безысходности приводили к глубокой депрессии.
«Как будто город был в ответе за гибель Кобэйна — это вполне понятно, — написал Микэл Гилмор, который посетил Абердин спустя неделю после смерти Курта. — Когда вы сталкиваетесь с трагической гибелью в результате самоубийства, трудно удержаться от того, чтобы не воскрешать в памяти события жизни погибшего в поисках тех ключевых эпизодов, которые привели бы его к такому ужасному
Теперь мы приехали в Абердин спустя девять лет в поисках новых разгадок.
Через три часа после нашего интервью с Лиландом, проехав несколько миль по шоссе, мы натыкаемся на неожиданно ценный источник сведений о Кобэйне: это две женщины лет двадцати, мальчик семнадцати лет с тонкими длинными волосами, и малыш. Они слоняются у автобусной остановки, когда мы останавливаемся, чтобы спросить дорогу, и мы поспешно заводим разговор о самом известном сыне Абердина.
Они слишком молоды, чтобы знать Курта, но мы спрашиваем их, слышали ли они когда-нибудь его музыку. «Да тут больше никто не слушает такую дрянь», — отвечает мальчик, очень похожий на юного Курта, только без характерных сияющих голубых глаза. Он говорит, что сейчас в Абердине рулит хип-хоп и «смертельный металл». Они делают нам предложение, от которого мы не можем отказаться: «Хотите посмотреть на его дом?», и затем продолжают поездку, втиснувшись в нашу машину. Ребёнок, зажатый между своей матерью и скейтбордом, радостно ёрзает в ожидании приключения. «А потом, если хотите, мы познакомим вас с одним из старых друзей Курта», — говорит Отам1, двадцатитрёхлетняя мать. Она сказала, что дома у неё ещё двое детей, а затем отваживается спросить: «А вы — из службы по борьбе с наркотиками?».
Пока мы мчимся по улицам этого зловещего города мимо одних лишь церквей и баров, невольно вспомнилось описание Дэйла Кровера, абердинского друга Курта, который однажды сказал: «Здесь нечего делать, только курить траву и поклоняться Сатане». «Это правда?» — спрашиваем мы наших импровизированных гидов. «Ещё как, — говорит парень. — Ах, да, и ещё можно кататься на скейтборде. Это тут всегда есть».
Наша машина, набитая битком, подъезжает к маленькому, безупречно отделанному дому 101 на Ист-1-стрит в городском квартале, который здесь носит название «квартиры». Семья Курта переехала сюда вскоре после его рождения из дома, который они снимали в находящемся по соседству Хоквиэме. Его отец, Дон, работал механикам на местной автозаправочной станции «Шеврон», чтобы содержать семью, в то время как его мать, Венди, заботилась о Курте, родившимся 20 февраля 1967 года, и его сестре Ким, которая родилась три года спустя. Венди экономила и откладывала часть заработка Дона, чтобы купить дом — символ респектабельности, объявляющий о достижении уровня среднего класса, и решительном шаге вперёд от её собственного происхождения из рабочего класса. Она решила, что её дети обязательно чего-нибудь добьются и им, в конце концов, удастся избежать тупика, который представлял собой Абердин для большинства детей, которые выросли здесь.
И все же отец Дона Лиланд никогда не одобрял Венди или то, что он называл её «карьеризмом».
«Я думаю, она считала себя лучше нашей семьи, — вспоминает он. — Она всегда критиковала Дона, потому что он себя недооценивал. Она хотела, чтобы он зарабатывал больше, и всегда была недовольна».
В Абердине не чествуют его статус колыбели музыкального движения под названием грандж. В самом деле, первое, что замечаешь, когда едешь по городу в поисках признаков того, что здесь росла суперзвезда — то, что их нет вообще, даже в музее, посвященном сохранению местной истории. В музее есть много свидетельств того, что Абердин одно время гордился своими борделями, которых было более пятидесяти, и они обслуживали лесорубов и моряков, пока их не закрыли на волне нравственности в 1950-х годах. Но местные жители как будто бы боятся заявить о том, что Кобэйн — один из них.
Мы спрашиваем смотрителя музея Дэна Сирса, правда ли, что в Абердинском Музее Истории нет ни единого упоминания о Кобэйне из-за града насмешек, которыми Курт наградил город — город, население которого он когда-то описал как «крайне фанатичных, жлобствующих, жующих порошок, охотящихся на оленей, убивающих гомиков лесорубов».
«Ничего подобного, — отвечает Сирс. — Это из-за того, что мой предшественник сказал, что не хочет, чтобы сюда всё время ходили толпы длинноволосых хиппи». Он замечает, что мы сегодня уже третьи, кто спрашивает о Кобэйне. Всего несколько минут назад он отвечал на вопрос сорокалетнего мужчины и его сына, которые проехали тысячу миль, чтобы посетить родной город Курта.