Любовь и сон
Шрифт:
В то время Джон Ди и Эдвард Келли в сопровождении жен, детей, родичей, слуг, повозок, мебели, книг и бумаг уже отбыли в Богемию, [428] на встречу с императором.
Глава двенадцатая
Какова та единственная ценность, унаследованная нами от прошлого, что сохранила былую силу до наших дней?
Пирс обещал, что в своей книге раскроет тайну, — по словам Джулии, издателю чрезвычайно понравилась эта идея: приз, бонус для покупателей, гораздо лучше какой-нибудь даровой пластинки или анкетки «Узнайте о себе правду», да, несравненно лучше. Пирс же должен найти это нечто, вынуть из своего пустого кулака, как фокусник вытаскивает связанные платочки.
428
В
Если это что-то вроде Камня алхимиков, то оно должно лежать где-то на поверхности, не замечаемое никем, кроме дурака и мудреца, — один никогда не забудет, другой же в конце концов поймет. Хотя Михаил Майер — личный врач и придворный алхимик императора Рудольфа — авторитетно говорил, что искать Камень нужно высоко в горах.
Может быть, это и не вещь вовсе, думал Пирс, возможно, это слово, мысль, случайно пронзившая разум, внезапное conjunctio oppositorum, [429] вспышкой озарившее сознание.
429
Соединение противоположностей (лат.). Соединение мужского и женского начал в алхимическом андрогине (философском камне); символическое толкование — достижение душевной гармонии, понимаемое как высшая цель алхимика. Важное понятие и в философии Бруно (противоположности соединяются в божестве, т. е. во всем сущем).
Что, что сбереглось в наши дни из близкого или далекого прошлого, когда законы Вселенной были не таковы, как сейчас, но иные; когда драгоценные камни и пламя обладали свойствами, которых теперь лишены; когда люди свидетельствовали о чудесах, которые, как мы теперь знаем (и уверены, что так было всегда), невозможны?
Пирс много думал об этом. Работая в доме Крафта, в «Дырке от пончика», выпивая в одиночестве или у Вэл на Дальней Заимке, он думал о том, что же, черт побери, в конце концов обнаружит — или поймет, что это «нечто», отвечающее всем требованиям, уже обнаружили. Он думал об этом в туалете; размышлял, лежа в ванной, в окружении плавающих около его погруженного в воду подбородка «Монитора» и «Мерримака» [430] (мыла и губки), и стоя в очереди в супермаркете.
430
«Монитор» и «Мерримак» — первые американские бронированные военные корабли времен Гражданской войны (принадлежали Соединенным Штагам и Конфедерации, соответственно). В 1862 г. сошлись в сражении на Хемптонском рейде, и «Монитор» был вынужден отступить. Строго говоря, в бою участвовал не «Мерримак» (принадлежавший ранее США и сожженный при отступлении), а построенная на его каркасе «Виргиния».
Возможно, оно действительно существовало, он рассматривал тысячи вариантов. Амулет, который, как полагают, создал Джон Ди: с его помощью он вызвал ветер, который разметал испанскую Армаду. Ужасный архимаг и хвастун Алистер Кроули (откуда Пирс знал этот факт — или не-факт?) воочию видел амулет в Британском музее. [431]
Нет нет нет. Он окажется еще одной мертвой вещью, которым так радовался Крафт, — Граали, ставшие не более чем золотыми чашами, objets de vertu, [432] из которых улетучилась vertu. [433]
431
Алистер Кроули… воочию видел амулет в Британском музее. — Вероятнее всего, имеется в виду золотой амулет с изображением привидевшихся Келли Четырех Замков. Амулет этот действительно хранится в Британском музее.
432
Произведения искусства, ценности (фр.).
433
Сила (фр.).
А может, отправиться в путешествие на поиски чего-то подобного?
Если он выкинет такую штуку, не растерзают ли его разъяренные приверженцы?
Что-то подлинное, неопровержимо простое, даже не редкое; сюрприз, о котором ты все это время знал. Что-то.
Как если бы в следующую мировую эпоху, хладную и скучную, кто-то нашел кусочек радия, который будет зловеще светиться в темноте, излучать частицы в процессе распада и обладать теми же свойствами, которые приписывали ему люди эпохи Эйнштейна и Ферми.
Да как он мог поставить перед собой эту неразрешимую задачу?
Эти мысли не оставляли его весь душный, предгрозовой день, к вечеру же его ум занимала иная проблема; событие, которого он ждал едва ли не всю свою сознательную жизнь, случилось, когда он присел на ступеньку у парадного входа в дом Феллоуза Крафта, ожидая, пока за ним приедет Роузи Расмуссен. Явилась сила, во власти которой было выполнить три желания Пирса, и он уже не мог думать ни о чем другом.
Если мы верим или делаем вид, что верим, будто мир может быть не таким, как сейчас, меняясь под гнетом наших желаний (возможно, в ту мировую эпоху так считало больше людей, чем сейчас), то немалая часть нашего времени будет посвящена бесцельным размышлениям о том, как бы этот мир изменить. Пирс Моффет никогда не увлекался игрушечными железными дорогами, не тратил силы, воображая, что живет в этом маленьком мире, что садится за руль маленького автомобиля у маленькой станции, заправляет машину, едет по холмам и мостам. У него никогда не было плюшевого мишки, которого он брал бы в воображаемые путешествия, или воображаемого друга и даже собаки, которая бы с ним (в его фантазиях) разговаривала, не потому, что ему не разрешили завести собаку, просто он был к ним совершенно равнодушен.
Но он всегда, всегда воображал исполнение желаний; если это и вправду возможно, то лучше заранее обдумать их — самые правильные, самые жгучие, — чтобы не колеблясь назвать, когда выпадет случай. В те дни, когда он сидел в кентуккийском доме на ступеньках перехода, глядя на поросшие кустарником холмы, не выпуская из рук прядку волос, он вновь и вновь думал об одном и том же: испытывал свое сердце, поверяя бездонной глубиной стремлений то одно желание, то Другое, и запоминал результаты опытов.
Он так до конца и не избавился от этой привычки.
Если желаний будет три — ведь добрые феи обычно предлагают исполнить по меньшей мере три желания, — два из них загадать легко, он давно уже решил, что пожелает проверенных вещей, Денег и Здоровья, и отточил формулировки, чтобы избегнуть гнева или злонамеренности фей. Но с третьим Пирс до сих пор не определился. Чем старше он становился, тем чаще хотел изменить последствия прошлых решений, пройти вспять по дорогам, избранным в неведении: вернуться к перекрестку и выбрать другой путь. Но он прекрасно понимал ужасный смысл подобного желания, если, конечно, ему когда-нибудь представится такая возможность. Поэтому (если не считать полуночных криков души, отчаянных и, слава богу, никем не услышанных) последнее желание так и оставалось не загаданным.
И лишь в тот день, когда он сидел на ступеньках дома Феллоуза Крафта, как некогда на ступеньках в Кентукки, и так же теребил прядку волос, — он познал свое стремление и сплавил его с желанием, как оказалось, вовремя. И когда он загадал желание, истинное последнее желание, ему оставалось только ждать, терпеливо, со слезами на глазах (он целый день чуть не плакал от счастья), ждать прихода Робби.
«Робби, — объяснил Пирс на следующий день серому гроссбуху, купленному весной, сразу по прибытии в Дальние горы, как раз для всевозможных записей, — это мой сын».
Взглянув на короткое предложение, он почувствовал, как к горлу поднимается (уже знакомая) волна нежности.
«Я зачал его той ночью 1965 года, бездумной и безконтрацептивной летней ночью, которую я плохо помню. Потом я эту девушку видел только раз, она улыбалась чему-то, вообще странная такая, если она и знала, то мне не сказала; может, думала, что не от меня, — кто там знает». Он и сейчас видел — вернее, чувствовал запах ночных улиц той округи, в тот год, первый после колледжа. «В общем, на свет появился Робби. Я не знал. Его вырастили бабушка с дедушкой (а мамочка любила странствовать, она уехала куда-то далеко, ну, к морю, никто не знает куда, исчезла бесследно, впрочем, я не удивлен). Она рассказала ему что-то обо мне, и вот Робби меня нашел».