Любовь к родителям
Шрифт:
Родители ехали на Сахалин поездом, в одном купе с майором Рубиным, получившим назначение в политотдел округа (или армии?). Рубин стал другом родителей на всю жизнь, а его сын стал моим другом.
Третий еврей, окончивший академию, ехал не с ними, но тоже почему-то на Сахалин.
Однако, нет худа без добра. Период борьбы с космополитизмом наша семья провела на Сахалине, ни папу, ни Рубина не тронули, кампания не успела развернуться на Сахалине в полную силу.
Глава 4. САХАЛИН
Родители хорошо и весело зажили на Сахалине. Им выделили японскую фанзу на улице Чехова. Мама говорила, что так и не узнала, сколько
На Сахалине блестяще проявился мамин талант устраивать дом. Отец был склонен поставить ящик, накрыть его газетой и с такой меблировкой ожидать очередных изменений в жизни, «оргов», как назывались мероприятия, после которых офицеров могли запросто перевести куда угодно. Поэтому же отец, уезжая из Москвы, забронировал за собой меньшую из двух комнат, площадью 13 квадратных метров, а большую, площадью 20 метров, оставил брату – боялся, что его могут перевести туда, где не положено бронирование московских комнат, в этом случае пропала бы маленькая.
Мама устраивала жизнь по-настоящему. С ее светлой головой и проворными руками, она превращала устройство жилья в фейерверк находок и остроумия. Отец был на подхвате, но помогал, как я понимаю, с удовольствием. Маме бы тогда объяснить папе, кто чего стоит, и не уступать потом ни пяди, может быть, и жизнь пошла бы по-другому. А так отец придумал для матери прекрасное определение, которое позволяло ей все делать, но вместе с тем ни на что не претендовать. Папа называл маму "комнатный гений". Этим как бы признавались несомненные и разносторонние мамины таланты, но отмечались и их мизерные масштабы. А подлинным, вселенским гением был, конечно, папа.
После фанзы нам дали двухкомнатную квартиру в новом шлакоблочном доме в военном городке. Это уже было настоящее жилье. Я помню, что в этой квартире собиралась компания – офицеры с женами, сахалинские юристы, журналисты. Солили красную икру, разделывали крабов со скрученными проволокой ногами, пели песни, устраивали маскарады. Душой компании была мама.
Я преклонялся перед этими красивыми молодыми людьми, особенно перед офицерами. Как-то вечером я катался во дворе на бельевой веревке, веревка оборвалась, и я разбил голову о камень. Мама поволокла меня в больницу, и возвращались мы совсем поздно, на улице – ни души. Только впереди шел, сильно качаясь, человек в форме. На всю жизнь у меня осталось изумление, как это офицер, венец творенья, может быть так сильно пьян и, во-вторых, если так пьян, то почему песен не поет. У нас в доме хоть сильно не напивались, но пели всегда.
Слова «магазин» и «клуб» я узнал только в первом классе, до этого я знал «военторг» и "Дом офицеров". В военторге выдавали паек, около военторга мужики продавали горбушу с икрой, а в Доме офицеров устраивались "ситцевые балы". Мама сшила себе ситцевое платье, а папе ситцевый галстук, они танцевали на балу вальс и танго и стали победителями, принесли домой приз – серебряное блюдо.
Из сахалинской жизни я помню многое, но отрывочно. Помню отца с разбитой головой – пошел ночью курить на кухню, потерял сознание, упал и ударился лысиной о железку возле печки. Сколько же отцу было лет тогда? Тридцать девять или сорок, меньше, чем мне сейчас. Мама сердилась, что он потащился ночью курить, а у него было виноватое лицо, и он оправдывался. Я папу очень любил, мне его было жалко, и я хотел сказать маме, что папа не виноват. В моей взрослой жизни я никогда
Помню, как отец брал меня с редакцией на рыбалку. Ехали на грузовиках к Охотскому морю, а рыбу ловили в речке, вблизи устья. На обратном пути видел, как на широкой полосе отлива корейцы собирали морскую капусту. Это мне так объяснили, а я видел только маленьких человечков на мокром песке…
Мама повела меня стричь, и парикмахерша спросила:
– А ты кого больше любишь – папу или маму?
– Папу, – ответил я, подумав. Мне показалось непорядочным говорить, что я люблю больше присутствующую здесь маму, а не отсутствующего папу.
– А почему? – хихикала парикмахерша.
– Ну, – начал я фантазировать на ходу. – С папой можно на рыбалку и за грибами.
Мама обиделась ужасно, и после посещения парикмахерской стала мне объяснять, какой я неблагодарный и поверхностный человек. А я канючил: «Чего она спрашивает?..»
Мне шесть лет. Поздний вечер, в квартире очень темно, тепло и спокойно. Я сижу у мамы на руках, а в кроватке спит мой новорожденный брат, и мама мне рассказывает:
– Я тебя очень люблю, я любила тебя больше всех на свете. Когда должен был появиться Алешенька, я думала, что ты будешь настоящий сын, а второй – просто так, на всякий случай, ребенок "на каждый день". Знаешь, как бывает хороший костюм, который надевают по праздникам, и костюм похуже, который носят каждый день. А теперь вас двое, и я люблю вас совершенно одинаково, мое сердце разделено ровно пополам.
– А как же папа? – спросил я. Других родственников, кроме папы и брата, я не знал.
Мама ничего не ответила, и я решил, что то место, где проходит черта, разделяющее мамино сердце пополам, принадлежит папе.
Я ничего не понял в маминых словах и лет тридцать не вспоминал о них, просто не помнил этих разговоров. Сейчас, когда я вырастил двух своих детей и ни разу не задумался над тем, кого из них больше люблю, когда любимый мой братик уже двадцать лет лежит в могиле, я вдруг вспомнил тот сахалинский вечер и ужаснулся.
Всегда мама оценивала, кто чего заслуживает, кто кому сколько должен, кому лучший кусок, кто чего достоин, кого стоит любить больше. Кому можно разрешить измываться над собой, как она позволяла отцу, а с кем следует быть сдержанной и жестокой, как со мной, взрослым. Отчего это – от вечной бедности, от советской закваски, от отцовской армейской школы или от душевной болезни?..
На Сахалине отец прослужил шесть лет. Офицер он был дисциплинированный, журналист со школой «Комсомолки», так что отпускать его было ни к чему. Отец рвался в Москву, в свою 20-метровую комнату, в центральную прессу, да и выслуга лет – 17 календарных, 28 с учетом войны (год за три) и Сахалина (год за полтора), давала право на пенсию.
Как раз тут подоспело хрущевское сокращение армии, кто-то из начальства, особо заинтересованный в отце, уехал в отпуск, короче, отец по скорому демобилизовался, даже серебряную пластинку с надписью "Подполковнику М.И.Фарберу…" не успели приделать к памятной шкатулке. Так они до сих пор отдельно и лежат.
Глава 5. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ
Накануне отъезда с Сахалина отец получил письмо от брата, суть которого состояла в следующем. Отец с женой и двумя детьми будет жить в маленькой комнате, которая за отцом и закреплена. А в большой будет жить он, младший братишка, с женой и сыном. Так положено по закону, спорить отец не может. Если хочет, пусть считает младшего брата подлецом, это его право, но такова жизнь («сель а ви» тогда не говорили).