Любовь к трем цукербринам
Шрифт:
Кеша догадывался: с каждым из видящих этот сон происходит сейчас то же самое, что с ним. Он изо всех сил пытался проснуться и все еще надеялся, что, если испугаться очень сильно, это может помочь. Но чем сильнее становился страх, тем плотнее внимание облепляло ядерную скороварку, создавая ее заново, заново, заново – и делая самым реальным предметом в мире.
00:07:88
Слово «проснуться» вообще не имело никакого смысла. Сон, явь – все это были абстракции праздного ума. Реальность же заключалась в неуправляемых переживаниях,
Раньше, впрочем, оно так всегда и случалось.
00:04:88
Ке понял, что страх его не спасет. И это, похоже, поняло и бесконечное человеческое море, над которым он стоял – шум толпы стал тише и глуше. Надо достойно принять неизбежное, подумал Ке. Он ведь теперь герой… Наверное, следовало скрестить руки и вспомнить что-то самое главное из жизни.
00:02:88
Это была, конечно, вовсе не сестричка.
Это был свет. Теплый и ласковый свет. Ему обещали – свет будет с ним до конца и станет последним, что Ке увидит в жизни. Но где свет сейчас?
Ке подумал, что больше не встретится с ним глазами. А потом вдруг на короткий – и самый последний – миг узнал скрещенные на себе взгляды трех цукербринов.
Но в них теперь не было ни бесконечного знания, ни мудрости, ни любви – а только что-то похожее на недоумение. И если бы Кеше нужно было выразить его в словах, слова звучали бы так:
«Кажется, сейчас исчезнет не только сон, но и тот, кто его видит. Но если его уже не будет, для кого тогда все кончится?
А?»
00:00:00
Часть 5. Киклоп
Слово Киклопа (маленькая проповедь от 00:00:00 GMT)
К Кешиному будущему мы еще вернемся – а пока скажу только, что эти шесть нулей он тоже прихватил с собой из нашего времени.
Прямо напротив его стола висел плакат с очень реалистичной трехголовой собакой, адским стражем Кербером, все три головы которого внимательно глядели на сидящих в офисе сотрудников. Вытаращенные собачьи глаза действительно напоминали обнулившийся красный индикатор.
Трехголовая собака со стены обладала, судя по всему, нешуточной гипнотической силой и умела как следует запоминаться. Я обнаружил еще одно ее отражение в будущем, гораздо более далеком – где она физически ожила и обрела тройственную душу. Но об этом я еще расскажу.
Было поразительно, сколько сувениров помимо шести красных глаз Кеша взял с собой на память. И меня всерьез заинтересовал вопрос: почему так получается, что в будущих жизнях нас преследуют те же самые привычки, те же самые страхи? Те же самые имена (пусть и с другой этимологией)? Те же самые беды?
Сначала я думал, что будущее прорастает из настоящего, как дерево из саженца. Если искривить росток на ранней стадии жизни, выросшее из него дерево тоже окажется кривым, и эта кривизна с каждым годом будет просто нагуливать
Потом я сообразил, что сама постановка вопроса неверна. Это не «нас» преследуют те же самые имена, привычки и страхи. Это «мы» вновь складываемся из них. Все элементы нашей прежней индивидуальности продолжают сами себя, как это делает любой вирус, бактерия или лишайник.
Новый Ке – живой гипс, залитый в оставшуюся от прежнего Кеши информационную пустоту. Фаза в колебании множества мелких сущностей, когда-то составлявших Кешу прежнего – а теперь Кешу нового. Похожая конфигурация набора привычек, связанных привычкой к сосуществованию. Река, сохранившая ту же самую форму русла. Живущее в прежнем месте стадо обезьян. Не какая-то Кешина сердцевина, хранящаяся во времени (ее нет), а, наоборот, новая комбинация света, тени и отражений, когда-то создававших иллюзию такой сердцевины – и склеившихся в новую обманку.
Так что же перерождается? Понятно, не Кешина душа: она, как разъяснил Гегель, есть только у мира и прусского монарха. Кеша умирает и рождается каждую секунду – где ему воскреснуть через триста лет после смерти, если он даже при жизни не сумел этого сделать ни разу.
Все обезьяны состоят друг из друга. Гены есть не только у наших тел, но и у наших умов. Мы все похожи на тех, кто жил здесь когда-то раньше… Но есть ли смысл говорить, что мы были ими, а они стали нами?
Это настолько смутная область, что все мнения здесь – исключительно вопрос вкуса. Некоторые адепты тибетского буддизма втайне верят, что у каждого ламы есть своя «чистая земля», куда за ним уйдут ученики. Но на самом деле все проще: любой ум создает свою собственную чистую (или не очень) землю – и уходит именно туда. Ум и есть эта самая «земля». Каучуковый мячик бросают в пол, и он начинает скакать вверх-вниз, вверх-вниз… Все частицы в нем уже сменились, а мячик еще скачет.
Мы просто сумма имен, привычек и страхов. Мы оставляем отпечаток на реальности, пока мы живы, а когда мы умираем, жизнь воспроизводит себя (именно себя, а не нас) по этому отпечатку. Море заполняет след на песке и принимает себя за ногу. Нога делает шаг, опять оставляет ямку в мокром песке, исчезает – и море заполняет ее след…
Мистики говорят правду – мы никогда не были ногой, мы всегда были морем. Но если у нас кривой мизинец и мы не лечимся, то это надолго даже с учетом данного высокодуховного обстоятельства. И пусть мы продолжимся не здесь (нельзя дважды войти в одну реку, а в один мир и подавно) – кривизна мизинца от этого не уменьшится все равно.
Самое грустное, что мы и не пытаемся, так сказать, выпрямить мизинец, полагая, что это никак не повлияет на назначенный нам земной маршрут. И в определенном смысле так оно и есть. К несчастью, мы не понимаем, как, когда и почему мы путешествуем между мирами.
А происходит это тогда, когда мы меняем свои привычки и склонности. Или, вернее, когда мы сознательно стараемся их изменить. Еле заметное, трудноопределимое и непонятно даже в какой момент происходящее усилие – и есть тот космический двигатель, который переносит нас из одной вселенной в другую.