Любовь… любовь?
Шрифт:
— Но ведь на Лестер-сквере даже и бара такого нет, папа, — говорит она.
— Сейчас, может, и нет, а когда я туда ездил, был, — говорит Старик. — Ты что, хочешь доказать, что я не знаю Лондона?
— Яйца курицу не учат, — говорю я и тотчас получаю от Старика взбучку.
— А ты не суйся, когда тебя не спрашивают, молодой человек. — И, подняв указательный палец, он изрекает: — Так вот, когда мы с Эзрой Дайксом поехали на соревнования духовых оркестров, которые устраивала «Дейли геральд» в сорок девятом… нет, стойте… кажется, это было в пятьдесят первом?… — Он поворачивается к Старушенции: — Ты ведь помнишь, когда это было — в сорок девятом или в пятьдесят первом?
— Ну, откуда же я знаю, — невозмутимо отвечает наша Старушенция. — Ты бы лучше помолчал и попил чаю.
Тут Дэвид, который сидит себе и молчит, не принимая в этом споре никакого участия, поднимает от чашки глаза и украдкой мне подмигивает.
В двадцать пять минут седьмого я отправляюсь в ванную, мою руки и, пока наша Старушенция возится на кухне, помогая Крис мыть посуду, хватаю пальто и выскакиваю на лестницу.
Она ждет меня на углу у банка Берклея. На ней синее пальто с большим меховым воротником, которое очень идет к ее фигурке. Она без шляпы, в туфлях на высоченных каблуках. Я увидел ее раньше, чем она меня, и я еще перехожу через улицу, а у меня такое ощущение, точно я раздвоился и половина меня уже стоит рядом с ней.
— Привет!
— Привет. Так вы получили мое письмо?
— Да. Получил.
Я держу ее руки, затянутые в перчатки, и смотрю на нее, а она все лопочет, лопочет о том, почему опоздала вчера. Сейчас, когда я знаю, что это было не нарочно, меня это уже не интересует, а она все говорит и говорит, рассказывая мельчайшие подробности.
— А как его звали? — спрашиваю я, прерывая ее рассказ.
— Кого?
— Да того носильщика, который помог вам нести чемодан.
— Откуда же я знаю? — говорит она и только тут замечает, что я над ней подшучиваю. — Понимаю, я слишком заболталась, да? И все это не имеет значения, верно?
— Никакого.
— Представляю себе, что вы обо мне подумали.
— Забудем об этом. Теперь ведь все в порядке.
— А что вы делали? — упрашивает она. — Я испортила вам вечер? Вы долго меня ждали?
Я говорю ей, что ходил в кино с приятелем, и спрашиваю, как это она надумала написать мне письмо. Потому что ведь это самое замечательное. Она собиралась прийти, и это уже, конечно, немало, но, раз она подумала о том, что надо написать мне, значит, ей наши отношения не безразличны и она не хотела, чтобы все распалось, и вынуждена была что-то предпринять.
— Надумала, и все, — говорит она. — Я решила, что если вы сразу все узнаете, то поймете, что я не могла поступить иначе. А если бы я отложила до понедельника, тут бы накопилась уйма всего — вы понимаете, о чем я говорю? И было бы куда труднее все исправить. Видите ли, я боялась, как бы вы не подумали, что я это нарочно сделала.
— А откуда вы знали, где я живу?
Это ведь тоже кое-что доказывает: значит, она и раньше интересовалась мной.
Она улыбается, не глядя на меня.
— Да вот так, знала, — говорит она. — Может, я знаю о вас куда больше, чем вы думаете.
Мне хочется запеть, закричать прямо здесь, на улице. Какая она прелесть! Настоящая прелесть!
— Ну, куда же мы пойдем? В кино?
— Я бы лучше погуляла и поболтала, — говорит она, и меня это вполне устраивает. Ведь как раз об этом я мечтал в прошлое воскресенье, когда явилась эта Дороти и влезла в наши отношения. Бог мой, как подумаю о ней… Ведь она чуть не поломала нам все… И ничего бы этого не было — я бы не шел сейчас с ней и не знал, что она мной интересуется, как и я ею. А может, это и к лучшему, что у нас не все было гладко, потому что это заставило Ингрид раскрыться и дать мне понять, что она интересуется мной. Словом, мы как бы сделали два шага назад и дюжину вперед. Я даже начинаю думать, что мы должны быть благодарны Дороти.
— А вы сегодня были свободны? Вам не трудно было встретиться со мной?
— Вообще-то говоря, мне не следовало сегодня приходить, — говорю я, а сам думаю, что, даже если б по улицам бегали голодные львы, это не удержало бы меня. — Мы всем семейством приглашены были на чай к моей сестре, на ее новую квартиру. Она вчера вернулась из свадебного путешествия.
— А, понятно, к Кристине. Вы рассказывали мне про ее свадьбу.
Ведь и в самом деле рассказывал, только это было почти две недели назад. А смотрите, сколько с тех пор всего произошло! Я познакомился с Ингрид, потом считал, что потерял ее, а теперь вот снова нашел. И мне все еще не верится, что она тут, со мной рядом, и пришла не по моему приглашению, а сама меня позвала! Я беру ее руку и просовываю себе под локоть, она поворачивает голову, смотрит на меня и улыбается, а меня обдает терпким запахом ее духов.
— Мне нравятся ваши духи. Что это такое?
Она усмехается.
— «Желание».
— Рискованная штука душиться такими духами, а? — Джимми Слейд, наверно, сострил бы иначе: что-нибудь насчет того, что один флакон таких духов может расстегнуть пояс целомудрия, думаю я и улыбаюсь.
— Они довольно дорогие, — говорит она. — Поэтому я душусь ими только по особым случаям. Для каждого дня слишком накладно.
— Что-то не пойму: мне следует радоваться или огорчаться?
— Почему?
— А потому как непонятно: уверены вы, что я ничего себе не позволю, или наоборот.
Она хохочет.
— Нет уж. Давайте не безобразничать.
Разговор заходит о наших семьях, мы ведь совсем ничего не знаем друг о друге, и я выясняю, что отец Ингрид, инженер-строитель, работает в крупной строительной фирме близ Манчестера и по делам службы часто разъезжает по стране, а иногда выезжает и за границу.
— Вообще его почти никогда не бывает дома, — говорит Ингрид. — Мама говорит, что это все равно, как быть замужем за моряком.
Я замечаю, что она говорит «мама», а не «мать», что сразу ставит ее семью на ступеньку выше моей.
— Но в такой жизни есть, конечно, и свои преимущества, — продолжает она. — Муж, которого видишь только от случая к случаю, никогда не надоест. Поэтому, когда он приезжает, они воркуют, как влюбленные голубки. Можно подумать, что они женаты какой-нибудь месяц, а не двадцать лет… Конечно, все изменится, когда меня с ней не будет. Ей станет, наверно, одиноко.
— Вы разве собираетесь уехать из дому?