Любовь-морковь и третий лишний
Шрифт:
Теперь понятно, почему пьянчуга приняла меня за журналистку, сунула свой любопытный нос в мою бесшабашно расстегнутую сумку и приняла супермодную модель сотового за диктофон. А кто еще может заявиться на похороны со включенным звукозаписывающим агрегатом? Ясное дело, только представительница желтой прессы, охотница за сенсациями и скандалами.
Мне стало не по себе, пальцы мгновенно щелкнули замочком, торбочка закрылась.
– Правильно, – кивнула тетка, – только незачем тебе на кладбище пилить, там ничего интересного произойти не может. Гроб в
– Поминки!
– Как ни назови, суть одна – водки пожрать.
– Похоже, ты не отказалась бы от рюмашки, – не утерпела я.
– Охо-хо, – протянула баба, – надеюсь, меня в дом пустят.
– Во время поминальной трапезы двери открыты для всех.
– Да уж не вытурят, – скривилась тетка, – сюда-то я в толпе просочилась, с народом перемешалась.
Хотя Семен вроде как и не смотрел по сторонам. Что ж, бог им судья, Семке и Вальке. Вон, как жизнь повернулась! Небось оба, как сообразят, кому богатство достанется, в гробу заворочаются, да поздно. Их денежки теперь мои. Не сразу, правда, их пощупаю, говорят, полгода подождать надо, ничего, я терпеливая, получу свое!
Я только хлопала глазами, не понимая, о чем ведет речь пьянчужка.
– Но сейчас-то тугриков нет, – вещала та, – поэтому я готова за энную сумму рассказать тебе эксклюзивную информацию!
– Вы кто? – впрямую спросила я.
– Эвелина, – с некоторой долей кокетства сообщила незнакомка.
– Очень приятно, Лампа, это мое имя.
– И более странные встречаются, – ухмыльнулась Эвелина, – похоже, твои родители большие шутники.
Я постаралась пропустить мимо ушей глупое замечание, а Эвелина продолжала:
– Наши с Тиной предки тоже идиотами были, одну дочь обожали, вторую ненавидели, в общем, поломали мне жизнь.
– Постой-ка, – тряхнула я головой, – ваши с Тиной родители. Ты сестра Бурской!
– Точно, – кивнула Эвелина, – урод семьи, луч тьмы в светлом царстве, ужас на крыльях ночи, это все я, и способна сейчас за двести баксов рассказать тебе такое о народной любимице, что тираж твоей газетенки подскочит втрое! Желаешь эксклюзив?
Эвелина прищурилась, я вздрогнула. Когда-то очень давно мой отец привез из очередной командировки черепаху, названную им Прохором. Прохор жил в воде, в основном проводил время, спрятавшись в мелких камушках, которые покрывали дно аквариума.
Но изредка его плоское зеленое тело всплывало на поверхность, из-под панциря вытягивалась длинная-предлинная шея, увенчанная плоской головой. Маленькие черные глазки-бусинки мрачно оглядывали все вокруг, и отчего-то становилось понятно: Прохор ненавидит всех и вся, будь его воля, сожрал бы и хозяев, и аквариум, и корягу с грунтом. Просто сил у него на это нет, характер аллигатора спрятан в теле тщедушной черепахи, только и остается, что тихо переполняться желчью.
Сейчас Эвелина внезапно показалась мне похожей на Прохора, я невольно вздрогнула, а она, решив, что я колеблюсь, добавила:
– Я очень хорошо знаю, кто убил Вальку!
Я схватила ее за плечо.
– Точно?
– Не сомневайся, – хмыкнула алкоголичка, – информация супер! Высший класс! Так как? Пойдем?
– Куда?
– Тут, за углом, кафе есть, – деловито сообщила Эвелина, – в двух метрах. Побежали!
Быстрым шагом она направилась к выходу, я двинулась за ней, мысленно подсчитывая имеющиеся в кошельке деньги. У меня с собой девять тысяч, вообще-то я никогда не ношу столь больших сумм, но приближается Двадцать третье февраля, и хотелось сделать подарки мужской части семьи. Костину я запланировала купить свитер. Сережке дорогой одеколон, Кирюшке компьютерную игру, а двортерьеру Рамику косточку из прессованных жил, деньги мне заплатили при увольнении с «Бума», конверт с купюрами тоскует в сумочке, в отделении, тщательно закрытом на «молнию». Только все недосуг заглянуть в магазин.
Устроившись за столиком, Эвелина деловито заявила:
– Еда за твой счет.
– Только без выпивки и яиц голубого дрозда, – предостерегла я.
Собеседница стащила с головы берет, поправила сальные пряди и, открывая меню, сказала:
– Не употребляю спиртное.
Очевидно, на моем лице отразилось некое недоверие, потому что Эвелина улыбнулась и пояснила:
– Было дело, назюзюкивалась по полной программе, но потом закодировалась и вот уже три года ни-ни.
Почки я посадила в свое время, поэтому и опухаю.
Уж не знаю, правду ли сказала она, но у официанта Эвелина попросила борщ, котлеты и сладкий кофе, о водке речи не шло. А еще мне показалось, что она сильно проголодалась, потому что малопривлекательное по запаху первое мгновенно исчезло в ее желудке, туда же с неменьшей скоростью отправились и котлеты.
– Бабки гони, – велела Эвелина, пододвигая к себе кофе.
– Сначала стулья, потом деньги.
Женщина с шумом отхлебнула из чашки.
– Залог внеси.
Я выложила пятьсот рублей.
– Издеваешься, да? – нахмурилась бабенка.
– Нет, просто я пока ничего не услышала, кроме чавканья, – весьма сердито ответила я, – надеюсь, ты не принимаешь меня за дуру, которая накормит, напоит, даст кучу ассигнаций, и все? Где захватывающий рассказ и эксклюзивная информация для моей газеты?
– Будет тебе дудка, будет и свисток, – возвестила Эвелина, – ну слушай.
Рассказ пьянчужки не показался мне особо оригинальным. Жила-была семья: Антонина и Григорий.
Все вроде у них было ничего, Григорий преподавал в училище историю, а Тонечка была певицей. Только не подумайте, что она блистала на подмостках Большого театра, нет, она развлекала народ пением в ресторане, занималась совершенно непочетным и несерьезным, на взгляд советского человека, делом. Ну кто, скажите, ходит по кабакам? Ясное дело, одни тунеядцы, а Тоня им поет.
Григорий стеснялся профессии жены, всем соседям он бойко врал, что Антонина актриса, выступает в театре, оттого и заявляется частенько домой под утро.