Любовь моя, самолеты
Шрифт:
— Сейчас, — сказал он, — я мигом! — И пропал на полтора часа.
Наконец я вылетел.
Мне понравилось, как легко оторвался новенький «ячок». Мы быстро набрали высоту двести метров и легли на курс. В закрытой кабине не дуло, сквозь широкое остекление открывался отличный обзор, интерьер самолетика показался каким-то интимным, и я подумал: вот машина для спокойных размышлений! А могу и заорать в полный голос все, что только заблагорассудится или прошептать самое заветное, никто не подслушает, не осмеет, не накапает замполиту.
— Люблю летать! — для пробы кричу я. — Чего орешь? — интересуюсь. — Никакие это не глупости!..
Когда человек летит в одиночестве, летит на приятной ему машине, если свободен и раскрепощен душевно, если его не преследуют земные условности… Как же хорошо, когда не надо рявкать: «Так точно!..», отлично понимая бессмысленность этого словосочетания. Здесь мне не надо изображать себя дурнее начальника…
— Я люблю летать! Я свободный человек! Сво-бод-ный! — так примерно я развлекаюсь по дороге из Саратова домой.
Гляжу на часы, посматриваю на компас, проверяю скорость, засматриваю в карту и устанавливаю — ветер усилился. Машину сильно сносит влево. Ввожу поправку в курс. Мало. Доворачиваю нос еще вправо. Теперь до меня доходит — а ветрище-то — будь здоров! Штормовой ветер. Для легкой машины опасен, особенно на посадке: может, не долго думая, подхватить под высоко расположенное крыло и опрокинуть. Мы движемся странно, как бы правой плоскостью вперед, а иначе мне не попасть домой, утащит черт знает куда.
Когда я был очень молодым, когда только привыкал к небу, мне очень хотелось попасть в из ряда вон выходящие обстоятельство, например, чтобы отказал двигатель или случился пожар в полете… Дураку мечталось — вот уж тут я себя покажу! С годами, поумнев и остепенившись, я не радовался посадке в штормовом ветре. Я откровенно тревожился. Полетов на нашем аэродроме не было, но белое посадочное «Т» лежало. Это для меня выложили. Пустячок, конечно, а приятный! Кто-то подумал. Над штабным домишком надулся и торчал совершенно горизонтально «колдун», точно такой же много лет назад я впервые увидел в Быково, когда почти зайцем очутился на борту «Крокодила».
Сажать Як-12, с его большой парусностью, в таких условиях на полосу — дело гробовитое, развернет моментально, может и опрокинуть на лопатки. Уточняю у дежурного: какой ветер? Оказывается строго северный, скорость двадцать — двадцать пять метров в секунду, порывистый. По элементарной арифметике получалось: скорость ветра равна посадочной скорости моего «ячка». Вот тебе и аппарат для размышлений! Работать надо, а не размышлять… Спросил, кто дежурит? Ответили — встречать меня вышел сам заместитель командира по летной подготовке. Не обращаясь к нему прямо, спросил:
— Потребуются шестеро солдат, по трое на каждый борт… Проинструктировать надо, чтобы под винт не угодили… Я сяду против ветра, правее командного, на грунт. Как коснусь земли, пусть по двое держат за стойки, а двое — виснут на хвосте.
Пришлось малость покружить над аэродромом, пока земля изготовилась. Наконец, командный пункт передал, что я могу заходить, они там на «товсь».
Почти не снижая оборотов, подкрадываюсь к земле, именно подкрадываюсь: винт тянет меня вперед, а ветер спихивает назад. И получалось — скорость сближения с точкой приземления не превышает скорости лениво бредущей кошки. Вот колеса коснулись травы, но хвост не опускается, он торчит флюгером. Винт молотит вовсю. Я зажался: ветер коварен — стоит ему вильнуть, отклониться вправо или влево — перевернет, и глазом моргнуть не успею. Солдаты подбегают, ухватываются за подкосы, двое повисли на стабилизаторе. Стало чуточку спокойнее. Шесть здоровых мужиков плюс мотор в сто шестьдесят лошадиных сил, заместитель командира полка лично и я, грешный, — и не сладим? Сладим! Но пришлось вспотеть, прежде чем завели самолет на штопора и закрепили его тросами.
Эта нештатная, как теперь говорят, посадка подействовала на начальство неожиданно приятным для меня образом: Як-12 неофициально закрепили за мной. И пошло — отлетал свое по плановой таблице на боевой машине, давай, Фигаро, туда, давай, Фигаро, сюда. И я носился с аэродрома на аэродром: то доставлял полкового инженера на окружное совещание, то вез замполита на партактив, то забирал запасные части из полевых авиаремонтных мастерских, то срочно доставлял краску: инспекция едет! И все всегда срочно!
Эта работенка мне нравилась и не в последнюю очередь потому, что отвлекала от рутинной, так называемой, офицерской учебы, когда взрослым мужикам приходится часами отсиживать в классах, симулируя бешеную деятельность…
Но венец всей суеты вокруг Як-12 ожидал меня впереди.
— Слетай со мной, — как-то странно глядя мимо меня сказал командир полетной подготовке, — тут… вокруг аэродрома.
— Куда? — без задней мысли попытался я уточнить.
— Ну-у, так… для балды.
Часом позже в первый и, понятно, в последний раз в жизни я записывал в летную книжку моего заклятого друга-начальника:
«Проверка техники пилотирования. Самолет Як-12. Днем
Выруливание — отлично.
Взлет — отлично.
Набор высоты — отлично.
Виражи с креном 30 градусов — хорошо.
Маршрут — отлично.
Расчет на посадку — хорошо.
Посадка — отлично.
Осмотрительность — без замечаний.
Общая оценка — отлично.
Допущен к самостоятельным полетам на самолете Як-12».
И расписался, обозначив с особым старанием: гвардии старший лейтенант, имярек.
Глава двадцатая
Из рук в руки
В конце пятидесятых годов Ту-114 был представлен на всеобщее обозрение, теперь сказали бы — «состоялась презентация машины», созданной на базе стратегического бомбардировщика Ту-95. Этот лайнер оказался крупнейшим пассажирским судном своего времени. В нормальном варианте Ту-114 принимал на борт 170 пассажиров с багажом и еще — груз. В туристской версии в его салонах размещалось 220 кресел. Впечатляла заправка 99600 литров. Создать такой корабль было не просто и не только из-за габаритов, но и потому, что промышленность не в состоянии была предложить подходящие машине двигатели. Туполев сознательно пошел на использование турбовинтовых двигателей, вот его рассуждение: «с ними скорость Ту-114 несколько снизится: вместо 900–950, которые дают реактивные, с турбовинтовыми мы получим не больше 800–850 километров, однако лучше долететь на час позднее, но сесть на тверди, нежели приводнившись в Атлантике, утонуть, не так ли?» Меня умиляет это профессорское — «не так ли?» Нетрудно сообразить из этого высказывания — машина была ориентирована на полеты в Америку.