Любовь моя, самолеты
Шрифт:
Мороки с турбовинтовыми двигателями оказалось тоже много: отработанных ТВ-2, конструкции Н. Д. Кузнецова, потребовалось бы поставить восемь! Немыслимо — столько просто не влезало. Кузнецов взялся сделать более мощные — специально «под самолет» — впоследствии они получили наименование НК-12. И снова загадка: а где взять подходящие винты? Возникла блестящая идея — поставить на каждый двигатель по два воздушных винта, вращающихся в противоположные стороны, каждый на своем валу… Такие винты потребовали автоматических регуляторов. А место? Где установить регулятор? Часть регулятора удалось разместить… во вращающейся втулке. Сотрудники главного конструктора В. И. Жданова перешагнули, что называется, через все преграды, и, когда винты,
В ту пору, когда Ту-114 только входил в моду, начав появляться на международных линиях, когда самолет удостоился золотой медали на авиасалоне в Брюсселе, мне пришла идея написать о командире такого сверхкорабля. Ту-114 я видел только издали, когда он проруливал вдоль стоянки Ту-104, и выглядел весьма внушительно, особенно поражала высота пилотской кабины — третий этаж городского дома! Правда, и гондолы двигателей производили впечатление, они были никак не меньше фронтового «Лавочкина»… Словом, написать о человеке, в чьих руках такая машина, представлялось заманчивым. Но о ком? Персональной кандидатуры у меня не было. Не мудрствуя лукаво, поехал в отряд, летавший на сто четырнадцатых, чтобы решить на месте — кто? Обязанности командира отряда исполнял в ту пору Х. Н. Цховребов, ему я и сказал, что ищу хорошего летчика, командира корабля и пояснил, для какой цели.
— Боюсь, не смогу помочь, — с легким акцентом хитровато ответил мне Харитон Николаевич, и на его выразительном лице разлилось море скорби: — Дело в том, что в нашем отряде служат только отличные летчики. Других, не взыщите, мы просто не держим.
Оценив артистизм командора, я попросил все-таки посодействовать в выборе. И тогда он предложил пойти на разбор полетов, который как раз шел, посидеть, послушать, приглядеться и выбрать кого-либо из присутствующих, какой понравится. На том и порешили.
Мы вместе вошли в класс. Появление начальника, в отличие от армии, не вызвало здесь сверхоживления, никто не заорал дурным голосом «Смирно!», никто не кинулся докладывать, Цховребова приветствовали вежливо, но сдержанно. Мне это очень понравилось. А вот сам разбор полетов мало чем отличался от привычного воинского. Седеющего командира корабля, кстати сказать Героя Советского Союза, долго поносили за раздавленный при ночном рулении не светивший фонарь. Он вину признал: — «Не заметил, грешен…» Только мужику в синей форме, но без знака летчика этого показалось мало, и он долго не унимался, доказывая, что цена фонаря — восемьдесят три, кажется, рубля… Наклонившись к Цховребову, я спросил шепотом:
— Замполит?
— Естественно! — ответил командир отряда, и в этот миг у нас восстановилось полное взаимное понимание.
Наконец, разбор полетов подошел к концу. Тут я показал Цховребову на высокого, несколько грузноватого, крупноголового летчика: этот! Харитон Николаевич сказал:
— Василий Иванович Тонушкин, сейчас я вас познакомлю. А почему Вы выбрали именно его, по каким, разрешите спросить, приметам?
— Он единственный из присутствующих за все два с половиной часа говорения не произнес ни единого слова, — сказал я. — Мне это импонирует: болтливый мужчина — несчастье, летчик — вдвойне…
Так я познакомился с Тонушкиным, и… началась мука мученическая. Задаю вопрос, Василий Иванович со знанием дела, вроде бы даже с готовностью отвечает, но как? Да, нет… трудно сказать… время маршрута называет точно, расход горючего — тоже, когда летать начал — извольте… Буквально каждое слово приходится тянуть из него. И, что еще обиднее, никакого встречного интереса с его стороны я не обнаруживаю.
Встречаемся и раз, и два, и еще… Я успеваю пролистать первые пять томов (из десяти!), составляющих описание Ту-114, узнать кучу технических сведений, а контакта с командиром корабля все нети нет. Был момент, когда я колебнулся — а не отказаться ли ото всей затеи? Не отказался, пожалуй, из чистой амбиции: как же так, чтобы летчик летчика не сумел раскусить? К счастью, подворачивается случай Василий Иванович, он по совместительству еще и пилот-инструктор, должен вывезти и выпустить в самостоятельный полет кого-то из отряда. Напрашиваюсь на борт, благо, свободного места в Ту-114 больше, чем достаточно.
Странное впечатление произвел на меня совершенно пустой, плохо освещенный салон, в котором стоял только один ряд кресел. Никогда еще я не видел такой огромный фюзеляж изнутри, будто сарай… Ощущение пустого сарая не покидало всю ночь. Откровенно говоря, кроме этого странного чувства, ничего впечатляющего в этих аэродромных ночных полетах изведать не довелось. На обратном пути из Шереметьево, мы возвращались автобусом, впервые за недели знакомства Василий Иванович обратился ко мне с вопросом:
— Вы сделали с нами шесть посадок и что это Вам?
— Во-первых, надо хоть как-то ощутить машину, пусть приблизительно, а иначе как о ней писать… Во-вторых, с тех пор, как меня высадили из авиации… впрочем, не стоит об этом, Вы все равно не поймете… И слава Богу, что не дожили пока, чтобы понять.
А через неделю после этого обмена репликами, две фразы — не разговор, Тонушкин позвонил мне по собственной инициативе и спросил, нет ли желания слетать с ним в Хабаровск? Времени это займет немного, так что… Желание у меня немедленно появилось, но, пожалуй, посильнее даже желания слетать оказалась мысль — а лед, кажется, все-таки тронулся!
Полет туда продолжался без малого девять часов, может измотать любого, а когда ты ничего не делаешь, когда «тебя летят» — это вдвойне утомительно. Но компенсацию я получил полнейшую. До Хабаровска уже оставалось совсем немного лету, когда далеко впереди жирную черноту ночи прорезала едва светлеющая полоса, и чуть обозначился еще невидимый горизонт. Полоса эта начала наполняться сперва белесоватым, потом желтеющим, быстро усиливающимся светом. И вот уже по всему окоему, словно река расплавленного металла. Потекло бело-желтое, желто-оранжевое, красное. И над буйством этого разноцветия пошли, засверкали всполохи… Такую красоту не каждый день увидишь! Нужно, чтобы высоты было достаточно, чтобы курс лежал близко к девяноста градусам — на восход, чтобы видимость соответствовала. Тем временем над рекой расплава выделился фиолетовый слой и начал подниматься, всползать по небу, синея светлеть, обретать нежно голубой оттенок. Неожиданно река исчезла: над грубо прочерченной, темной линией горизонта выплеснулось золото. Мгновенье назад бесформенное, оно густело, образовывало тоненький горбик… Еще чуть и на работу вышло солнце. Никогда не случалось мне наблюдать такого стремительного подъема нашего светила.
— Во прет! — сказал я, показывая рукой на восход.
— От японцев убегает. — Отозвался второй пилот. Василий Иванович не отреагировал.
Мы сошли на хабаровскую землю ранним утром. В голове слегка шумело, очень хотелось спать, так хотелось, что я даже не поехал смотреть город, хотя в Хабаровск попал впервые. Вечером планировалось возвращение, главная задача, решил я, — выспаться.
Взлетели мы по расписанию, уже в темноте. По маршруту бродили грозы. Мощные фронты проливались ливневыми дождями, но все это происходило внизу, нас доставали только мощные струйные течения, они то увеличивали путевую скорость до девятисот с лишним километров в час, то снижали ее до семисот шестидесяти. Как же странно устроен человек — скорость семьсот шестьдесят километров в час, недоступная ни одному моему фронтовому истребителю, воспринималась теперь возмутительно малой скоростью.