Любовь на Итурупе
Шрифт:
Я точно могу сказать: Борис не написал бы это сам. Или его заставили, или записку писал кто-то из клиентов. Борис никому не собирался возвращать убытки. В милиции решили, что это самоубийство, но, как и предсказала мама, это было замаскированное убийство. Дело рук мафии.
Мама, вероятно, почувствовала, что Борис умер, и позвонила мне в общежитие. Она снова хотела напомнить о том уроке, который получила в молодости. Я описала ей смерть Бориса. Поделилась своим решением пойти в милицию и рассказать правду, думая, что и Борис был бы не против.
Мама возразила: «Обращаться в милицию
Мне было грустно. Невыносимо. Я ненавидела маму за ее слова. Получается, милиция заодно с преступниками, а Борис стал жертвой и тех и других? Значит, это нормально, когда еврей умирает на благо русских? Разве японцы считают, что айны и корейцы должны умирать ради их блага?
Я обнял Нину за плечи и сказал;
– Не говори больше ничего.
Она закрыла глаза, прерывисто дыша, будто ей не хватало воздуха. С каждым ее выдохом я вдыхал аромат ее дыхания. Нина почувствовала на себе мой взгляд, вытерла пальцами слезы и постаралась вернуться из печального прошлого в сегодняшний день. Вдруг я подумал: «С возрастом становишься менее чутким к чужому горю. Или, наоборот, всякий раз, когда оказываешься раздавлен горем, понемногу стареешь».
Я легонько поцеловал Нину в щеку, пахнувшую свежим бельем, и сказал:
– Давай-ка смоем эти страдания.
Я разделся до белья, наполнил ванну, снял с Нины одежду, взял ее за руку и уложил в теплую воду, от которой шел пар. Я намылил ее плечи и шею, нежно проводя по ним рукой. Ее белая кожа с просвечивающими прожилками сосудов на ощупь казалась восковой. Она смотрела на меня прищурившись, полностью доверившись мне.
– Ты многое умеешь, – сказала Нина немного в нос. Шум капель воды, Нинин голос звучали издалека. – Наверное, ты многих женщин утешал таким образом. Твои руки помнят их печали. – Нина поднесла мою руку к своей груди. Когда мой большой палец коснулся ее розового соска, она тихо застонала и приоткрыла губы, ожидая поцелуя. Ее объятия стали требовательнее, и она увлекла меня к себе в ванну. Она пьянила меня своими влажными губами, шеей с легким запахом молока, грудью с прожилками сосудов. Мое дыхание стало неровным, в висках чувствовался легкий жар.
– Каорюша, тебе ведь тоже пришлось страдать. Из-за этого…
Нина потянулась к моему мокрому белью, сорвала его и мыльной рукой погладила мой ни на что не способный член. Подражая осторожным движениям моей руки, гладившей ее грудь, она обхватила его подушечками пальцев, стараясь не касаться ногтями, двигаясь вверх-вниз… От движения ее руки по воде расходились волны. Я закрыл глаза, полностью отдавшись в ее власть. Вскоре Нина взяла в рот то, что гладила до этого. Я принимал ее ласки, и мне было приятно, но оно по-прежнему лежало в смущении. Почему-то мое возбуждение обрывалось, не доходя до того, что было между ногами. Мой пенис явно не поддавался общей эйфории. Постепенно объятия закончились, осталось только Нинино сочувствие. Я уже свыкся с чувством неловкости, которое испытывал, когда она жалела меня.
Вообще-то занятие мужчины – утешать женщину, занятие женщины – утешать мужчину. Все остальное придумано, чтобы бороться с тоской и скукой. Может, мой пенис поизносился, пресытившись ими?
21
Я пытался представить, что страна мертвых выглядит так же, как остров. Да что там представлять, страна мертвых на самом деле окружала меня. Если вспомнить, каким я был несколько месяцев назад, и сравнить со мной нынешним, окажется, что теперь я похож на Ивана, который заботился обо мне, когда я только приехал на остров. Я боялся, что сломаюсь, если постоянно не буду чем-то занят, как тунец, который погибнет, если остановится. В первое время на острове мне казалось, что Иван живет в совсем другой реальности, нежели я. Не отдавая себе в этом отчета, я стал подстраивать свою жизнь под ту реальность, в которой существовали обитатели острова, и прежде всего Нина. Остров не только изменил мои повседневные занятия, но и сделал меня самого другим человеком.
В декабре Мария Григорьевна заболела, и Нина вернулась в хижину в горах, чтобы ухаживать за матерью. Мне хотелось услышать продолжение истории о мужчинах, умиравших из-за любви к Нине, и в конце недели я решил поехать к ней под тем предлогом, что провожаю Костю домой. Я одолжил у Кирилла мотоцикл, шлем и сапоги позаимствовал у военного, который был почти одного роста со мной, и посадил Костю сзади, подставив свое тело холодному режущему ветру. Даже эти страдания следовало принимать как особые зимние радости.
Когда я впервые оказался в этой хижине, мне трудно было понять, почему семья Нины ни с кем не общается, живет затворнически, вдали от людей, в доме, где нет ни телефона, ни электричества. Раньше в том мире, где я дышал, ходил, где меня окликали по имени, просто не существовало таких людей, как Мария, Костя и Нина. Может, в стране мертвых и были те, кто мог предвидеть чужие судьбы, но я полагал, что не встречусь с ними, пока сам живу на этом свете. А то как бы не получилось, что взгляд мой еще и остекленеть не успел, а меня уже позвали в страну мертвых.
Дар ясновидения оказался слишком опасным, и Мария Григорьевна вместе с мужем сбежала на остров, подальше от бандитских преследований. Хижина в горах стала тюрьмой, куда она сама себя заточила, превратилась в сундук, где она хранила свой дар. Но ни тюрьма, ни сундук не запирались на ключ, они были открыты для всех.
Мария Григорьевна знала, что я приду. Она говорила, что я не мог не прийти, хотя и не считал себя обязанным заходить к ней. Я еще раз хотел спросить ее:
– Почему я должен был прийти сюда?
Не вставая с постели, Мария сказала, пристально посмотрев мне в глаза:
– Души мертвых добираются сюда, их приносит морское течение.
– Значит, души тех, кто умер в Японии, тоже попадают на этот остров?
– Их приносит ветер. В лесу и в заливе Касатка полно мертвецов. Здесь шумнее и оживленнее, чем в Токио, Хакодате или Сан-Франциско. Ты ведь приехал сюда, чтобы встретиться с умершими родителями?
– А это возможно?
Мария Григорьевна сильно закашлялась, и я не стал ее дальше расспрашивать. Нина помогла матери дойти до спальни. Костя, который сидел в углу и слушал радио, сказал: