Любовь на полях гнева
Шрифт:
– Я вступил в их комитет, – сказал он со слабой улыбкой.
– Не может быть!
– Почему же не может быть? Разве я не предсказывал наступления этого дня? Вам я советую оставаться на стороне вашего сословия. А я человек бедный и стану на своей стороне. Что касается комитета, то лучше хоть какое-нибудь правительство, чем вообще никакого. Вы сами прекрасно понимаете, что прежний механизм правления разрушен. Интендант бежал, народ на доверяет чиновникам. Солдаты заодно с народом, сборщики податей – Бог знает где…
– В таком случае нужно, чтобы дворянство…
– Приняло на себя руководство и стало править? – перебил он меня. – При помощи кого же? Кучки слуг и стражников? И это против такой толпы, что вы видели на площади? Невозможно!
– Кажется, все перевертывается вверх ногами, – сказал я тоном полной безнадежности.
– Нужно более крепкое и устойчивое управление, – произнес он, обмахиваясь шляпой. – Вот что я еще хотел вам сказать: я слышал от Дюри, что дворянство решило собраться в Кагоре, чтобы общими усилиями обуздать народ. Теперь это бесполезно и даже вредно. Это может привести к тем самым эксцессам, которых хотят избежать. Бютон говорил, конечно, не зря. Он сам – добрый человек, но знает, что есть люди другого склада, и есть не мало уединенно стоящих замков, где живут лишь нарядные женщины и дети.
– Неужели вы опасаетесь жакерий [23] ? – вскричал я в ужасе.
– Бог знает, что будет, – торжественно отвечал он. – Сколько лет знать веселилась в Версале, принося в жертву жизнь мужика. Теперь, может быть, пришел черед расплатиться за все это.
Кюре ушел, а я еще долго не мог успокоиться. Чтобы узнать новости, я велел оседлать лошадь и поехал в сопровождении двух слуг по направлению к Кагору. Едва выбрался я на большую дорогу, как из-за пригорка показался экипаж. Перевалив через гребень, он медленно спускался по дороге. На фоне ясного неба над кузовом четко вырисовывалась фигура дородного кучера я две головы стоявших на запятках лакеев. По мере приближения экипажа я сообразил, что он принадлежит маркизе де Сент-Алэ. Первым моим желанием было взять в сторону и избежать встречи. Но гордость помешала мне сделать это, и, натянув поводья, я двинулся ему навстречу.
23
Жакерии – крестьянские восстания во Франции в период Столетней войны 1337–1453 гг. Само слово произошло от прозвища «Жак-Простак», данного крестьянам дворянами. Восставшие громили замки, убивали дворян, уничтожали акты феодальной зависимости.
Вскоре мы поравнялись. Втайне надеясь встретить Луи, я был убежден, что встречу саму маркизу. Поэтому, проезжая мимо, я снял шляпу и отвесил поклон: вежливость нигде не мешает.
Ожидания мои не оправдались: вместо маркизы посередине экипажа восседала маленькая мадемуазель Дениза. После всего случившегося ранее я должен был ограничиться поклоном, не произнося ни слова. Но я заметил, как лакеи оскалили зубы – вероятно, обращение со мной маркизы сделалось предметом их пересудов. Тотчас бледное лицо Денизы вспыхнуло, и я инстинктивно остановил лошадь. Перед мадемуазель сидели спиной к упряжке две служанки, уставившиеся на меня с самым глупым видом.
– Мадемуазель! – воскликнул я.
– Монсеньер, – машинально ответила она.
В сущности было сказано все, что было допустимо в данной ситуации. Оставалось только раскланяться и ехать дальше. Но что-то заставило забыть меня о правилах этикета, и я спросил:
– Вы изволите ехать в Сент-Алэ?
Ее губы зашевелились, но ответа я не расслышал. Вместо нее ответила – и довольно грубо – одна из ее служанок:
– Предположим, да.
– А сама маркиза де Сент-Алэ?
– Маркиза по делам осталась в Кагоре с сыном, – тем же тоном отвечала прислуга.
Теперь уже наверное мне следовало ехать, но вид девушки, еще недавно бывшей моей невестой, заставил меня высказать все же опасения, которые были у меня в голове.
– Мадемуазель, – порывисто сказал я, не обращая внимания на служанок. – Если вам угодно выслушать мой совет – не ездите туда.
– Вот как! – вскричали дерзко обе служанки, покачивая головами.
Маленькая маркиза молчала некоторое время.
– Почему же? – вдруг спросила она. Любопытство, видимо, пересилило в ней робость.
– Потому что, – почтительно начал я, – состояние округи таково, что… Я опасаюсь, что вы не изволите знать…
– Что же? – застенчиво переспросила она.
– Что в Сент-Алэ есть много недовольных…
– В Сент-Алэ?
– То есть, я хотел сказать, в его окрестностях, – неловко поправился я. – По моему мнению, было бы лучше, – продолжал я в смущении, – если бы вы вернулись назад.
– Чтобы составить вам компанию, вероятно, – хихикнув, проговорила одна из служанок.
Мадемуазель быстро взглянула на мою оскорбительницу и, вспыхнув, неожиданно громко приказала:
– Трогай!
Выглядел я довольно глупо, но мне не хотелось отпускать ее одну.
– Тысячу извинений, мадемуазель… – заговорил было я.
– Трогай! – крикнула она опять тоном, недопускающим никаких возражений. Дерзкая служанка громко повторила приказание. Экипаж тронулся, и я остался на дороге один все с тем же глупым видом.
Обсаженная тополями дорога, спускавшаяся вниз, подпрыгивающий на ухабах экипаж, насмешливые физиономии лакеев, обернувшихся ко мне и глазевших на меня сквозь пыль – все это я помню, как теперь.
Взбешенный на самого себя, я не мог не сознавать, что перешел границу дозволенного и заслужил такой отпор. Лицо Денизы де Сент-Алэ, полное удивления и презрения, не выходило у меня из памяти всю дорогу, и, вместо того, чтобы думать о комитете, я невольно думал о ней.
Очнулся от дум я лишь на половине дороги в Кагор. Тут я остановил лошадь. Возбуждение овладело мной и усилило мою нерешительность. Через полчаса я могу быть у маркиза Сент-Алэ и, что бы ни случилось, исполню свой долг и упрекнуть себя потом будет не в чем. Но можно вернуться домой и через те же полчаса быть в полной безопасности, не выиграв, однако, в собственном уважении к себе.
Поколебавшись так некоторое время, я все же двинулся вперед и через полчаса уже переезжал Валандрийский мост.
Высокомерие, с которым обращалась со мной маркиза, было еще свежо в моей памяти. Из гордости и самолюбия я раз десять хотел повернуть назад, но каждый раз передо мной мысленно являлись физиономии простолюдинов со злыми глазами, виденные мною в деревне. Ужасы, которые могли произойти прежде, чем подойдет помощь из Кагора, заставляли меня продолжать путь.
Переполненные народом улицы, несомненно, свидетельствовали о беспорядках. Вновь повсюду видны были группы людей, горячо обсуждавших что-то. В двух-трех местах ораторы стояли на стульях, окруженные толпой бездельников. Некоторые лавки были закрыты, перед булочными стояли стражники. Я заметил, что в руках прохожих было много газет. Мое появление вызвало удивление. Кое-кто поздоровался со мною, но большинство смотрело на меня молча. В двух местах раздались даже крики против меня.