Любовь на выселках у Бога
Шрифт:
– Ах, какой невежливый! – фыркнула вслед потревоженная женщина, не распознав в мелькнувшем затылке черты назойливого паренька из ЦПКО.
Где-то внизу Антон врезался в группу демонстрантов и под общий хохот благополучно сошёл с эскалатора. Забежав за кабинку дежурного, он принялся наблюдать, как Роза помогла матери сойти со ступеней и под руку повела на перрон, чуть оглянувшись в сторону кабинки.
Чем дольше Антон всматривался в смоляные кудряшки Розы, спадающие из-под фетровой шляпки на острые девичьи плечи, тем глубже в его сердце проникало неведомое чувство мучительного наслаждения. Да-да, с Антоном случилось то, что случается с нами совершенно неожиданно и противу всякого житейского расчёта, – он влюбился! Неискушённый в любовных переживаниях, юноша ощутил прикосновение благодатного чувства, как внезапный порыв ветра, увлекающий сознание в пропасть, вернее, в глубину перевёрнутого неба. Ведь падение – это прежде всего полёт! Падаем мы или поднимаемся, зависит от выбранной нами личной системы координат.
Любовь всё ставит с ног на голову! Она рушит привычный житейский мир и из его обломков складывает удивительную красоту сущего. Серые горы мусора превращаются в причудливые цветные мозаики. Невзрачные лица становятся эталонами красоты и доброжелательства.
Следует знать, поведение влюблённого человека определяет не ум (титулованный распорядитель в обычных обстоятельствах), но сердце. А сердцу безразличны земные законы. Поэтому, что ожидает влюблённых «в конце полёта» – остроконечные стволы сушняка или белые мхи облаков, – кто знает…
Подошёл поезд, и Роза с матерью вошли в головной вагон. Антон как тень скользнул в соседние двери. Состав тронулся.
– Юноша, вы выходите? – скрипнул за спиной нашего героя нетерпеливый старческий голос.
– Н-не знаю, – ответил Антон, глядя через головы на Розу.
– Если вы, молодой человек, не знаете даже этого…
– Станция «Дворец Советов», – объявил машинист по селектору.
Роза с матерью стала пробираться к выходу.
– Знаю, бабуся! – улыбнулся Антон. – Вы-хо-жу!
Поезд мягко остановился. Роза спорхнула с подножки и помогла матери сойти на перрон. Бросив косой взгляд на толпящихся в дверях пассажиров, она повела мать к выходу. Каскад переходов вывел их из сумрачного «подземелья» на праздничную Кропоткинскую площадь. Вдоль высокого забора, отсекающего от лишних глаз котлован недостроенного Дворца Советов, катились человеческие волны. Кумачовые паруса транспарантов трепетали на ветру, повсюду звучала музыка военных оркестров и трофейных аккордеонов.
Роза задержала мать у вереницы старушек, притулившихся к зданию станции и продававших всякую всячину. Она водила мать от старушки к старушке, поглядывая из-под шляпки по сторонам. У последней старушки мать, решив купить какую-то безделицу, стала торговаться. Роза выпрямилась, обернулась к метро и подняла руку вверх. Тотчас над праздничной суматохой взметнулась неподалёку ответная мужская рука. Девушка закусила губку и с улыбкой склонилась к матери:
– Мама, ну что ты так долго! Пойдём же.
Они направились по Гоголевскому бульвару в сторону Арбата. Метров через двести свернули на Сивцев Вражек и скрылись в одном из подъездов дома № 4.
– Эврика! – воскликнул Антон, провожая взглядом любимую.
Не сдержав эмоции, он изобразил замысловатое танцевальное коленце, постоял с минуту, изучая особенности местной топографии, затем развернулся и, насвистывая сороковую Моцарта, зашагал прочь.
Дом, в котором жил Антон втроём с мамой и младшей сестрой Таней (отец погиб в 45-м), располагался на Садовом кольце неподалёку от Павелецкого вокзала. Идти от «Кропоткинской» (так вскоре назовут станцию «Дворец Советов») в сторону Зацепа – минут сорок, не больше. Когда юноша вернулся домой, мать стряпала на кухне, Таня что-то писала в комнате, сидя за столом, а соседский кот Тиша мирно спал, обняв коридорную тумбочку и положив лапу на трубку коммунального телефонного аппарата.
– Мама, я… я, – Антон запнулся, – я есть хочу!
Мать посмотрела в счастливые глаза сына и покачала головой:
– Ой ли?.. Ты купил то, что я тебя просила?
Антон не услышал вопрос матери. Прямо в ботинках, не разуваясь, он прошёл на кухню и рухнул на табуретку.
– Мама, жизнь прекрасна!
Мать улыбнулась в ответ, внимательно поглядела в глаза сыну, отложила стряпню и присела рядышком.
– Антоша, а ты не влюбился, случаем?.. – спросила она, внезапно став вопросительно-серьёзной.
– Мама, что ты говоришь! Ну разве можно вот так спрашивать?! – захлёбываясь словами, Антон вскочил с табуретки и умчался в комнату, успев по пути дёрнуть сестру за косу.
– Эй ты, ненормальный! – взвизгнула Таня.
– Тань, не трогай его, он не услышит тебя сегодня, – негромко за сына ответила мать и, улыбнувшись каким-то своим материнским догадкам, повернулась к плите.
Часть 2
Первомайское солнце, как огромная театральная рампа, заливало городские улицы светом праздничного веселья. Белый воздух больничной палаты подрагивал от ритмичных вздохов-охов военного оркестра, порционно сотрясавших «касторовое царство» через распахнутое настежь окно.
Патронажная сестра Верочка сидела на подоконнике и провожала глазами бравых военных оркестрантов, марширующих под окнами городской больницы.
– Нас провожать пришли, – отозвалась старушка из глубины палаты.
– Да что вы, Розалия Львовна, это они вас приветствуют. Праздник же! – ответила Вера.
– Да-да, праздник… – едва шевеля губами, прошамкала старушка и перевела взгляд на соседнюю кровать, где лежал большой пепельно-рыжий старик и щурился в потолок сквозь круглые стекляшки очков.
– Антоша… Антоша, ты спишь? – задыхаясь от огромного количества сказанных слов, прошептала Розалия Львовна и добавила, как бы самой себе: – А помнишь то первое Первое мая?..
Старик приоткрыл глаза и попытался улыбнуться. Говорить он не мог и лишь взглядом старался ответить Розалии, что, конечно, помнит всё от первой минуты их случайного знакомства до вот этой, последней, нет-нет, ещё не последней… Он попробовал вытащить из-под одеяла руку, но плечо не слушалось. Это заметила Верочка и, спорхнув с подоконника, подсела к нему на кровать.