Любовь… Нелюбовь…
Шрифт:
– Завтра пойдешь без трусов! В одних колготках. А потом я тебе достану у наших трусы приличные. А то – носит труселя. Панталоны бы еще у свекрови взяла поносить. Красотка!
И вот теперь, сидя в своем сказочном, почти новогоднем уголке, Машка чувствовала, как юбка натягивается до состояния паруса под ураганным ветром, и медленно ползет вверх, открыв уже полностью колени, а потом, глядишь, доползет и до ляжек. И подтягиванию вниз упрямая тряпка не поддается. Не дай Бог выше ляжек сумеет, народ может и не понять. Ведь Машка подружкиного совета послушалась…Насчет трусов…
– Мария Владимировна, остались только ваши страницы, все остальные свои напечатанные части уже сдали.
Резкий голос Жаззи
– Подождите пожалуйста, Иоланта (у прозванной так Машкой – Жаззи, оказалось именно такое, оперно-театральное имя). Я быстро. Десять минут и принесу.
Машка лебезила, потому что Жаззи зло кривила губы и презрительно рассматривала ее ляжки, уже показавшиеся миру из-под подлой юбки.
– Одеваться на работу надо соответственно. И сапоги снимать в помещении. Тогда и работа будет спориться. Думать надо о работе. А не о красоте своей необычайной. Не буду я ждать вашу страницу, у меня дома дел навалом. Отнесете Заму в кабинет, он все равно до ночи здесь сидит. А я пошла.
Жаззи с силой хлопнула дверью, так что на полке зазвенели колбы, а у Машки опять дрогнула рука, ляпнув вместо «П» «Р». Новый лист в машинке казался ненормально белым, в глазах уже мелькали мушки и кружилась голова.
…Допечатала эту чертову страницу Машка часам в девяти вечера. Еле ковыляя по пустому коридору администрации, она уже почти ничего не соображала. Тело ломило, ноги горели, как обожжённые, в глазах прыгал алфавит – именно в том порядке, как его выстроили изобретатели пишущих машинок. Наконец, она добралась до дверей кабинета – оттуда, через тонкую щелочку пробивался тусклый свет. Постучав – робко, почти не слышно, Машка замерла.
– Проходите, Маша. Я вас жду.
Голос Семена Исааковича звучал глухо, как будто он говорил через подушку. Машка осторожно открыла дверь и зашла. В кабинете было полутемно, горела только настольная лампа. Зам. сидел на кресле, перед журнальным столиком без пиджака и галстука, верхняя пуговица рубашки была вальяжно расстегнута. Чашка кофе, явно еще горячего, потому что запах стоял одуряющий, шоколадка и две крошечные булочки на тарелке – совершенно домашняя обстановка. Машке даже стало не по себе.
– Маша, вам кофе сделать? Вы устали, конечно. Вечер совсем.
Семен Исаакович встал, легко, как будто и не был отягощен небольшим пузцом, почти как мальчишка, быстро, порывисто подошел к Машке и потянул папку у нее из-под мышки. Он кивнул головой на второе кресло, стоящее напротив.
– Садитесь. Отдохните. Я сейчас.
Он что-то там делал с маленьким чайничком, А Машка безуспешно пыталась забаррикадировать толстым томом оголившиеся ноги. Она не рассчитывала сидеть на работе в низком, пухлом кресле. Ну вот – просто совсем. Наконец, Зам поставил чашечку перед Машкой, открыл шоколадку, подвинул булочки.
– Посмотрим-посмотрим…
Он открыл Машкину папку, стал перебирать листы отчета, довольно кивая.
«Почему у него такой голос», – думала Машка, осторожно втягивая губами обжигающий кофе, такой вкусный, что у нее даже жмурились сами собой глаза от удовольствия. Они с Олегом сто лет не пили кофе. А тут еще такой…дорогой сорт, похоже – «Не голос, а прямо мурчание котиное, какое -то. Аж мурашки по спине» У нее и вправду от крадущегося глубокого баритона Семена Исааковича зарождалось что-то такое горячее, щекочущее – появлялось где-то у лопаток, и сползало вниз, по позвоночнику – прямо туда. Куда не надо… Да еще этот взгляд – чуть бесстыдный, наполовину вниз. И усмешка… Машка потянулась за булочкой, юбка обрадовалась свободе и прыгнула почти к талии. Чертов том упал, а Семен Исаакович медленно, со вкусом осмотрел Машкины бедра и усмехнулся.
– Хороша….
К
Глава 5. Тарзанка
Суббота всегда в Машкиной жизни была долгожданным событием. Море планов – вроде утреннего зоопарка с дочкой, бассейна по бесплатному абонементу, который ей доставала всемогущая мама, вечернего кино с мужем, если свекровь соглашалась остаться с ребенком, ну или бутылочки вина на двоих, когда все уснут – все это раньше радовало чрезвычайно. А в эту пятницу все резко изменилось…Ей совсем не хотелось домой. Машка тянула выход с работы, перебирала пробирки, в десятый раз проверяя надписи, листала рабочую тетрадь. Она знала, что если все уйдут, то они с Замом останутся вдвоем в лаборатории. Совсем вдвоем. И тогда…может случится всякое. Например, она услышит его шаги – в гулком, опустевшем коридоре их этажа вечером любой звук разносился странно далеко, как будто в тоннеле. И тогда она выглянет из бокса, как будто случайно. И он, чуть усмехнувшись, так как улыбается только он – снисходительно и, одновременно смущенно, чуть вниз, глянет на нее и зайдет. Спросит какую-то ерунду, присядет, полистает записи, приоткроет термостат, проверив посевы. И у нее сладко замрет в груди, сердце кувырнется вниз, покатится в пятки.
Так бывает перед прыжком с тарзанки – раскачаешься, а руки страшно оторвать. Думаешь – еще разок и тогда! И, наконец, отрываешься, летишь и кажется – еще секунда и сердце разорвется на тысячи кусочков. Так было и сейчас…Один шаг – и в пропасть. И без возврата.
Но Семен Исаакович никаких шагов не предпринимал. Машке вообще, часто казалось, что он не принимает ее всерьез, причем не только как женщину, но и как научного сотрудника. Хотя – тему он ей дал. Интереснейшую тему, бактерии, которые она выращивала под его руководством, не особо изучались, плохо поддавались культивированию и работать с ними было очень интересно. Вот только результаты Машкиной работы Зама устраивали не очень. И она по десять раз переписывала отчеты, которые он черкал толстым красным карандашом, недовольно насупившись и что-то ворча в усы.
Машка знала, ей рассказали, что у Семена Исааковича – очень красивая жена. Ей даже втихую показали ее фотографии с какого-то симпозиума – высокая (выше мужа, наверное, на голову), с пушистыми, кудрявыми волосами (рыжая, как подсказали сотрудницы), с красивыми полными губами и резким, ярким взглядом. Она смотрела в упор с небольшой, черно-белой фотографии прямо Машке в глаза и ничего хорошего от этого Машка не чувствовала. Мурашки какие-то по спине. Бррр.
Эту фотку Машка стащила. Она спрятала ее в толстенькой записной книжке, которую завела специально для телефонов сотрудников и держала в самом дальнем углу рабочего стола. Но, что самое стыдное для двадцативосьмилетней мамы первоклассницы – она нарисовала ей усы. Тоненькие, правда, ручкой, но все равно. И теперь она страшно боялась, что кто-нибудь эту фотографию найдет и засунула ее между кожзамной обложкой и картонным переплетом. Но выбрасывать не хотела, а вдруг понадобится – для каких-нибудь оккультных дел. Машка себе не признавалась, но там, где -то внутри своего совсем уже замутненного сознания понимала – она жену Семена Исааковича ненавидит. Лютой ненавистью. И если бы она верила в такие дела – то точно бы сдала эту фотку какой-нибудь ведьмаке. Но…Она в это не верила, к сожалению.