Любовь Носорога
Шрифт:
Но опять работала чуйка, не пуская делать херню. Потому что понимал, сопротивляться-то она не сможет. Но ему так не надо. Не надо ее прогиба. Не надо ее смирения. Ему другое надо. То, что он успел поймать тогда, в Москве, за эту их неделю. Нереальный кайф от ее готовности, нежности, покорности и… Активности. Эта прикольная игра, когда обе стороны прекрасно знают, что играют. И получают от этого кайф.
Он тогда впервые именно осознанно заметил, насколько тепло с ней. Насколько это правильно. Так, как надо. Так, как должно быть. Перед глазами постоянно
А тут знал: надавит, заставит — потеряет. Вот и терпел. Таскался к ней, как на работу. Охрану усилил в десять раз. Благо, Батя, получив внушительный пистон за профессиональный про*б своих подчиненных, уже из больнички устроил так, что казачка даже шагу ступить не могла без наблюдения.
Но казачка не была бы казачка, если б не ухитрилась сделать ему сердечный приступ другим, особо извращенным способом.
Когда ему набрал Миша и, перекрывая возмущенные вопли мелкой казачки на заднем фоне, коротко сообщил, что, походу, его баба собирается делать аборт, и что, так-то ему похер, но мало ли, вдруг Паша не в курсе, Носорогу показалось, что опять земля загорелась. Как тогда, когда она уходила от него, после освобождения.
Он был не в курсе. Вообще всего.
А жестокая, наглая казачка решила его убить. По-другому ее поступок просто никак не назовешь. Прикончить его, медленно и особо мучительно, как в китайской пытке.
Он сорвался с места сразу. Только успел у Бати выяснить, в какой больнице его беда ходячая.
Народ, уже немного привыкший к тому, что их генеральный периодически куда-то несется, как бешеный носорог, расступались с дороги.
Метель не остановила. Все же гелик — вещь, особенно такой, как у него, усиленный. Вот Лысый, на своем лексусе, постоянно застревает в их сугробах, а Пашина машинка лодочкой скачет.
Носорог не думал в тот момент, что он будет говорить, как будет убеждать несговорчивую казачку. Скорее всего, никак. Потому что, пох*й на чуйку и на церемонии, когда вопрос выживания стоит.
Он не успевал даже осознать, что у него будет ребенок, слишком был занят тем, чтоб этого самого ребенка спасти.
И, когда выяснилось, что никого, кроме него, дурака, спасать не надо, а его уже бесполезно, завяз по самые яйца, то прям реально отпустило. И плевать стало на все и всех. Кроме нее, его маленькой казачки, и того, кто сидит у нее внутри. И Паша просто захотел потрогать и, может, послушать. Чтоб удостовериться, что там реально есть его ребенок. А Полина гладила его по голове, как маленького, утешая, успокаивая. И даря новую жизнь, как солнышко.
Не сказать, что после этого все прям пошло гладко.
Но вот этот момент, он был определяющим. Главным. И все, что происходило после, смотрелось уже по-другому. Словно через призму пропущенное.
— Паш, вы на выходные в Москву? — Батя, покосившись на повысившего голос Лысого, которого, похоже, мелкая казачка таки вывела из себя, вернулся к изучению меню.
— Да, все уже утвердили, Ремнев ждет.
— Я просто рассчитываю, сколько людей сопровождения с вами отправлять.
— Давай, как обычно, две машины. Хватит, я думаю. Все равно медленно поедем, заночуем в дороге.
— Хорошо. Я свяжусь с Соней.
— А то ты уже не связался, — Носорог язвительно прищурил глаза, но больше ничего не сказал. Да и что тут скажешь? Не уберег кадры. И не просто так этот старый черт интересуется.
— И не вздумай Соньку утащить на выходные, она мне нужна будет для координирования.
— Паш, ну у нее должны быть выходные, заездил совсем, — попытался возразить поверивший в то, что он трудиспекция, Батя. Точно, хотел рыжулю на свое сказочноебали утащить!
— Да уж кто был, бл*, говорил! Ты у нас еще тот наездник!
Паша отвернулся к планшету, давая понять, что разговор закрыт. Сонька — его подчиненная, ценный кадр, пусть и без пяти минут замужний. Хотя, Батю она гоняет похлеще, чем мелкая дрянь Лысого. Так что, может, и кинет еще. Хотя этого как раз и не надо. Очень уж он не в себе ходил, когда она так сделала в последний раз. Паше даже приходилось его пару раз в спортзал приглашать и дерьмо выбивать, чтоб не борщил и помнил про субординацию.
— Ну что, долго она там его расчесывать будет? — не выдержал уже Батя, переключая гнев с начальника на приятеля. — Жрать охота, мы тут до вечера сидеть будем что ли?
А Паша посмотрел в окно, за которым занималась весна, и подумал, что дороги уже должны быть чистыми, и им с казачкой легко будет ехать. И можно остановиться в одном прикольном местечке по пути в Москву, хоть на пару часов, и всласть потрахать ставшую невозможно сексуальной и активной на фоне беременности Полинку на природе. А че, прикольно, там есть деревянные срубы, с панорамными окнами и видом на излучину реки. Балконы на втором этаже. Замотать ее в пушистый плед, сесть в широкое кресло качалку и посадить на себя. Положить руки на выдающееся пузико. И покачать. Медленно и нежно. А потом быстро и грубо. А потом…
— Так, — он торопливо поднялся под удивленным взглядом Бати, — лови этого мученика и жрите без меня, у меня дела.
— Да какие дела, мы же хотели… — начал Батя, прекрасно знающий и расписание, и список дел генерального, но Паша его прервал, рявкнув по-носорожьи:
— Важные, бл*!
И вышел прочь, по пути набирая свою казачку, как раз сидящую на работе:
— Полина, в мой кабинет быстро.
— Паш, у меня тут отчет, — начала она, и пришлось еще раз рявкнуть:
— Живо, бл*!
Пауза на осмысление, а потом:
— Ооо! У Носорога чешется рог?
— Ну ты договоришься сейчас!
— Жду не дождусь!
И отключилась, стервочка!
Нет, все же родственницы они с малолетней дрянью. Но его, Носорога, оторва — круче. Потому что мудрее.
И сейчас, несмотря на его грубость, точно идет к его кабинету, придерживая пузико.
Чтоб Носорог мог почесать свой рог с обоюдным удовольствием.
Конец