Любовь опера
Шрифт:
Она бросила папку с резюме Занозова на стол, открыла свой сейф, дверь которого была аляповато украшена памятными магнитами из всех концов мира. Володя мялся у входа.
– Ну чего встал, давай, клади.
Бузилов погрузил евро в чужой металлический шкаф и ощутил крепкое волнение.
– Сколько там точно?
– Двенадцать тысяч триста евро. Копейка в копейку. Все, что выручил с продажи квартиры матушки.
– Не нагоняй тоску. Еще неизвестно, кому лучше – мертвым, или живым. Уверена, что твоя матушка в раю. Смотрит на тебя сверху и улыбается. И хорошо ей там.
– Спасибо, Панальдина Сардаховна. За душу вашу светлую.
– Расписку написать за принятые деньги?
– Нет, ни в коем разе. Чтобы я, да вам не доверял. Как
– Да, сумма такая, что пачкаться не буду. Не густо у вас там квартиры стоят.
– Не Москва.
– И даже не Подмосковье. Самое дальнее и глухое, – Бацхер сняла очки и улыбнулась, – Да, самое важное. Про Занозова. Тебе сейчас сказать, или по телефону, когда ты из кабинета выйдешь? Вроде мы так и договаривались, что я позвоню.
– Понял. Ухожу.
– Да постой, дурачок. Шучу я. Куцапль резюме даже читать не стал. Кивнул, мол, принимайте. Все равно вся ответственность на нас с тобой. Если что не так, сам знаешь, испепелит нас худрук. Единственное, что сам изрек по теме: «Занозов – забавненько! Зычная фамилия – это иногда плюс».
– Звоню, приглашаю?
– Звони. Пусть немедленно увольняется со своего телевидения и мчит сюда с чемоданом. Комнату в общаге найдешь?
– Конечно! Там как раз бармен наш бывший съехал.
– Ну и добренько, – Панальдина потерла ладошки, – Глядишь, пронесет. Иди. Работай!
Он вернулся в свой кабинет и набрал Занозова.
– Привет, удобно? Поздравляю, Эдуард! Я только что лично встретился с нашим художественным руководителем театра. Да. С Варганом Моисеевичем Куцаплем. Ничего. Научишься выговаривать. У нас тут все не просто научились, а искренне верят, что благозвучнее имени на свете нет. Да, кстати, извини, что сразу не начал с главного. Сын-то твой как? Выздоравливает? Ну и прекрасненько, что поправляется. Тридцать семь пока? Это уже прогресс. Молодец, ты – хороший отец. Итак, по работе. Худрук изучил твое резюме тщательно, задавал много вопросов о нашей с тобой дружбе и юности. Я, естественно, подробно тебя расписал в самых мажорных тональностях. Потом он прочитал твои работы, и про врачей, и про солдат, и про бомжей. Слог у тебя хороший. Это он сказал. Мы решили, что берем тебя. Как скоро сможешь приехать? Ага, хорошо. Давай тогда завтра созвонимся, чтобы уже по датам определиться. Приедешь, будет еще небольшое собеседование с Панальдиной Сардаховной – это наша директриса. Мировая тетка. Тоже научишься выговаривать. Ну, знаешь, не все такие лаконичные имена носят, как мы с тобой. Но с ней беседа – формальность. Раз Куцапль одобрил, та – под козырек. Но побеседует для приличия. Так что ты смело забирай трудовую, и – лети к нам на всех парах. Завтра позвоню утром. Будь уже на чемодане и с билетом до Москвы. Добро? Все, до скорой встречи!
Вова испытал прилив сил, будто рухнули с его волосатых плеч все сглазы завистников и проклятья жертв.
«ЗНАКОМЫЙ ПЛАТОК ГОЛУБОЙ»
Вова испытал прилив сил, будто рухнули с его волосатых плеч все сглазы завистников и проклятья жертв. А в это время Эдуард в тысяче километрах от столицы уже писал заявление об уходе по собственному желанию.
Ему было не особенно грустно это делать, потому что генеральный директор все равно через пару недель собирался продать свой бизнес и укатить с деньгами под теплое солнце Сарагосы. А коллектив, понимая, что телеканал отныне не останется прежним, нервничал и ожидал самого худшего.
Жаль было расставаться лишь с главным бухгалтером Тамарой Ивановной – чудесной женщиной, которая всегда давала взаймы до зарплаты. Она стала Эдику еще одной родной бабушкой, которую Занозов всегда старался подвезти до дома или чем-то порадовать.
Однажды, когда шеф задерживал зарплату, Эдуард приляпал к двери бухгалтерии табличку «Хижина тети Томы». Тамара Ивановна смеялась от души, но надпись Демидова все-таки переклеила на спину остряку.
С супругой и детьми Эдуард попрощался нежно. Это было расставание, имевшее начало, но не имевшее обозримого конца. «Буду писать, звонить, присылать денег. Пока так, а там – посмотрим». Он обнимал детей, словно в последний раз, жадно вдыхал запах их волос, пытался запомнить нежность маленьких щек. Попросил не провожать до вагона, чтобы не растягивать слез.
Занозов с дорожной сумкой и пакетом еды сел в рейсовый автобус до вокзала и поехал по родному городу, озирая знакомые пейзажи. Вот парк, где они играли в догонялки с его любимой Марусей, ставшей позже женой. Он тогда именно среди этих берез догнал ее, первый раз обнял. Она покраснела и молвила:
– Ты меня не поцелуешь?
И помнил Занозов с тех пор вкус ее губ, ощущал на своей груди биение ее сердца.
Справа проплывала редакция «Поколения», где когда-то работал журналист. Сюда его за руку привела бабушка, работавшая корректором в другой газете, чтобы Занозов, которому тогда исполнилось десять лет, попробовал работать внештатным художником в подростковой рубрике молодежки. Первое, что врезалось в память ребенка, когда открылись двери лифта седьмого этажа, длинноволосая особа, одетая в полосатую робу, которая пересекала в этот момент просторный холл, шлепая по желтому паркету босыми ногами и что-то громко говорившая очень низким голосом. Это была Ермолина Егоровна – замечательный друг и соратник, однако, смутивший Эдуарда, тогда еще школьника, по первому знакомству. Напротив лифта висел плакат с большим портретом Виктора Цоя, а под ним стоял журнальный столик и два больших уютных кресла.
Редактор «Поколения» Татьяна Денисовна, встретила мальчика с бабушкой в самом непринужденном ключе. Она была добродушна и много улыбалась, не обращая внимания на угловатую застенчивость пацана, повела в кабинет редактора подростковой рубрики Виктора Пикалова. Прямоугольная келия на самом деле была общей – в ней проживали одновременно, помимо тинейджеров, маститые журналисты. В тот достопамятный момент, однако, было пусто, но над желтой поверхностью составленных по центру столов у самого окна в глубине возвышалась чья-то попа.
– Витя, – смеясь, позвала Татьяна Денисовна, – Это ты там прячешься?
Пикалов кряхтя распрямил торс, звучно ударившись головой о крышку стола:
– Да опять провода телефонные отошли, Татьяна Денисовна, – сказал главный идеолог подростков, потирая макушку.
– Вот, Витя, художника тебе привела, Эдика, – сказала редактор и кивнула бабушке, мол, надо освободить внука от опеки.
Дамы ушли, а Виктор и Эдик отправились в холл к Цою, чтобы обсудить первые редакционные задачи по рисункам. Пикалов в то время носил розовый женский свитер, не означавший ничего пошлого и предосудительного, но в остальном оставался тем, кто он есть и сейчас – прекрасным бесшабашным юношей, генерирующим талантливые идеи. Виктор как-то сразу ввинтил в Занозова свое очарование, растоптав дистанции. Он активно жестикулировал, радовался тому, о чем рассказывал, разжигал внутри жажду к сотворчеству. Дал задание нарисовать нескольких подростков за столом, которых снимает кинокамера на штативе.
Выполняя задание, Занозов отправился на местный телеканал с блокнотом и карандашами, чтобы достоверно изобразить оборудование в студии. Через время было готово четыре варианта рисунков тушью и он пришел к Виктору с чувством выполненного долга:
– Знаешь, Эдик, – как-то занервничал редактор, – Так получилось, что материал уже напечатали. Но ты нарисовал прекрасные рисунки. Просто великолепные. Они обязательно будут опубликованы, но когда-нибудь позже.
Писать в газету материалы Занозов стал не вдруг и не сразу. Все началось с юмористического дневника, рассказа о поездке на всесоюзный слет молодежной прессы в Харькове, на котором Занозов побывал с Виктором Пикаловым. Эдик читал дневники вслух ради простой хохмы, но Виктор, вдоволь посмеявшись над комичностью описанных Занозовым событий, сделал очень серьезный вывод: «Надо тебе писать материалы в газету, Эдуард».