Любовь Орлова
Шрифт:
Действительно, любопытное совпадение, тем более что именно там, в Орловском тупике, в итоге поселилась старшая из барышень Орловых, Нонна. Среди постоянных покупателей привозимого сестрами молока была семья Веселовых, старший сын которых, Сергей, влюбился в нее и сделал ей предложение. Можно только догадываться, что думала бывшая московская барыня Евгения Николаевна о таком мезальянсе, но Нонне Сергей нравился, к тому же его отец был хорошо оплачиваемым столяром-краснодеревщиком, а сам жених учился на инженера-строителя, то есть в будущем вполне мог обеспечить семью. В общем, Орловы в очередной раз проглотили остатки прежней дворянской гордости, и вскоре Нонна, уже став Веселовой, переехала в Москву.
Замужество сестры изменило и жизнь Любы. Теперь она уже не могла возить молоко, одной это было делать трудно, но зато ей было где жить в Москве – дом у Веселовых был большой. А значит, пришло время сделать шаг, о котором в их семье думали уже давно, – поступить
Так что в 1919 году Любовь Орлова поступила в Московскую консерваторию по классу фортепьяно, где стала ученицей профессора Карла Августовича Киппа – известного педагога, который преподавал там в течение десяти лет. В консерватории она была на хорошем счету, учеба давалась ей легко, поэтому хватало времени еще и на подработку. Естественно, аккомпаниаторшей студентку никто бы не взял, а в ресторан Люба и сама бы не пошла, так можно было и из консерватории вылететь. Поэтому она остановилась на работе тапера в кинотеатре, или, как это тогда называли: «иллюстратора фильма». Кстати, играли таперы вовсе не то, что им в голову придет, существовала специальная инструкция, где точно указывалось, какими мелодиями следует сопровождать погоню или любовную сцену. Если на экране происходят драки или погони, следовало играть фокстроты и румбы. Если же герои объясняются в любви, их чувства должны были сопровождать вальсы, бостоны. В некоторых, особенно страстных, случаях разрешались жгучие танго. Ну а когда герои болели и тем более умирали, от тапера требовалась минорная музыка.
Сначала Люба подрабатывала в кинотеатре в Воскресенске, куда приезжала к родителям, а потом рискнула устроиться в московский кинотеатр «Унион» на Большой Никитской, неподалеку от консерватории. Конечно, там был риск попасться на глаза преподавателям, но к тому времени она уже знала, что они закрывают глаза на подобные студенческие подработки, понимая, что молодым людям надо на что-то жить.
Впрочем, консерваторию Любовь Орлова не закончила. Несмотря на то что она много работала, плата за обучение была для нее слишком высокой. К тому же она пришла к выводу, что профессиональной пианисткой не станет, а для подработки ее уровня уже хватало за глаза. Но вскоре она опять взялась за учебу, причем опять выбрав артистическую профессию – поступила на хореографическое отделение Московского театрального техникума имени А. В. Луначарского. Его она тоже не закончила, но зато приобрела гибкость, научилась современным танцам и сбросила несколько килограммов. К тому же благодаря этой учебе она получила еще одну возможность дополнительного заработка, очень пригодившуюся в годы НЭПа, – она подрабатывала учительницей танцев.
До 1919 года я училась в Московской консерватории по классу рояля… И родители были немало разочарованы, когда выяснилось, что постигнутое мной искусство дало мне не шумный успех, не признание и славу, а всего лишь скромную возможность сопровождать во время сеансов игрой на рояле кинокартины.
Иллюстрация кинокартин была первой моей работой в кино. Она давала мне материальную возможность учиться драматическому искусству у режиссера МХАТа Е. С. Телешевой и в балетном техникуме имени А. В. Луначарского. А учиться мне было необходимо: к этому времени я уже начала мечтать о будущем актрисы, о том, чтобы сочетать на сцене театра искусство актера с искусством пения.
Этим моим запросам отвечал, как мне казалось, лишь один театр – театр, которым руководил В. И. Немирович-Данченко, всерьез пытавшийся разрешить проблему поющего актера. Понятно, что я всеми силами стремилась попасть в труппу этого театра, и наконец в 1926 году мне это удалось: меня приняли хористкой.
В актрисы меня вывела театральная учительница К. И. Котлубай. Терпеливо и настойчиво она учила меня необходимым для актера целеустремленности, дисциплине и трудолюбию. Она учила работать не ради легкого и быстрого успеха, а ради глубокого раскрытия сценического образа, учила ставить общее – успех всего спектакля – выше тщеславного желания обратить на себя внимание публики.
В театральном техникуме Люба обучалась в классе пластического искусства Веры Майя, а в свободное время еще и ходила учиться драматическому искусству у прекрасной актрисы Елизаветы Сергеевны Телешевой, которая в то время играла в спектаклях Второй студии МХТ и самого Художественного театра. Телешева была ярой поклонницей системы Станиславского, так что можно сказать, Любе Орловой сильно повезло – она училась не просто у хорошей актрисы, но и у человека, обучавшего по самой современной методике, востребованной в большинстве театров.
Музыка, хореография, драматическое искусство… Наверное, лишним будет говорить, что никто из друзей и родных Любы Орловой не удивился, когда в 1926 году после череды разных подработок ее наконец приняли на постоянную работу в Музыкальный театр имени Вл. И. Немировича-Данченко. Конечно, пока не актрисой, а всего лишь хористкой. Но все было еще впереди.
В двадцатые годы центр тяжести музыкальной жизни сместился в молодые оперные театры, смело отходившие от затвердевших канонов, от всего отжитого, пропахшего нафталином. Для постановщиков и художников появились возможности экспериментировать. Режиссеры прививали певцам актерскую культуру, чем раньше в театрах занимались ничтожно мало.
Особенно постарались для реформы оперного театра Станиславский и Немирович-Данченко. В своих работах они шли разными путями. Константин Сергеевич делал упор на воспитание актеров-певцов, то есть певцов, владеющих навыками драматических артистов. Немировича-Данченко в первую очередь интересовали новые формы спектакля в целом. Порой его начинания носили оттенок эпатажности. Спектакли Музыкальной студии считались новаторскими, мастерство труппы крепло от премьеры к премьере. Если первые постановки – «Дочь Анго», «Перикола», «Лизистрата» – больше тяготели к привычной оперетте, то очередная премьера, «Кармен», выглядела стопроцентной оперой. Тем не менее новая постановка была столь необычна, что произвела подлинный фурор.
Шумиха вокруг этой работы Музыкальной студии усугублялась тем, что почти в это же время «Кармен» была поставлена и в Большом театре. Немирович-Данченко при каждом удобном случае подчеркивал, что в его студии идет не «Кармен», а «Карменсита и солдат». Да, музыка по-прежнему Бизе, однако произведение, по сути, другое. Достаточно сказать, что такого персонажа, как антагонистка Кармен Микаэла, среди действующих лиц не существовало вообще. А вместо хрестоматийного лейтмотива Эскамильо «Тореадор, смелее в бой!» звучало фатальное «Все на земле лишь игра, игра, игра…». Владимир Иванович смешал партитуры, сократил либретто, поменял местами некоторые музыкальные номера. Одним словом, впервые сделал все то, чем нынешние режиссеры занимаются сплошь и рядом. Тогда же это было в новинку, выглядело не комильфо.
В отличие от жизнерадостной «Кармен» в Большом театре «Карменсита и солдат» была оперой сумрачной, выдержанной в коричневых и фиолетовых тонах. Общий мрачный колорит подчеркивали красные прожектора. С первых картин хор не переставал вещать трагические предсказания, завывая: «Берегись, ты обречен». Словом, зрителей пугали как могли.
В Музыкальный театр Люба Орлова попала в основном благодаря тому, что училась у Телешевой. Сам Немирович-Данченко ее практически не видел. Он в то время был очень занят – сразу после длинных зарубежных гастролей в Европе и США отправился поработать сценаристом в Голливуде, а в это время прима его театра, Ольга Бакланова, под которую был заточен весь репертуар, решила остаться за границей.
Но как раз Орловой это, возможно, сыграло на руку – из-за ухода Баклановой и некоторых менее значимых актрис в театре начались перестановки, кто-то продвинулся, а следовательно, освободились места, на которые срочно набирали новых актрис, непременно хорошеньких и умеющих петь и танцевать. Она под эти критерии как раз подходила, и Телешева с чистой совестью рекомендовала ее своей приятельнице Ксении Котлубай, которая руководила театром в отсутствие Немировича-Данченко.
Конечно, чтобы попасть на какую-нибудь даже самую маленькую роль, надо было получить одобрение самого мэтра, но хористок Котлубай могла набирать сама. Так Орлова и оказалась в театре, в строю нескольких десятков одинаково одетых девушек, размахивающих веерами, чтобы придать колорит музыкальному спектаклю «Карменсита и солдат».
Теперь перед ней стояла задача любым способом выделиться из этого строя.
И ей это удалось на удивление быстро. Вернувшись в Москву, Немирович-Данченко посмотрел на новых хористок и… выделил среди них Любу Орлову. Так что скоро она получила маленькую роль. Вот так просто.
«В то время в Москве издавался еженедельник «Программы гос. академических театров», – пишет Александр Хорт. – Он был достаточно популярен, тираж составлял 15 тысяч экземпляров. Его название не совсем соответствовало содержанию – там печатались программы всех московских театров, а не только академических. 27 ноября 1926 года вышел очередной выпуск, в котором фамилия Орловой впервые упоминается в печати – в программе «трагического представления» «Карменсита и солдат». Она даже не выделена отдельной строкой, на двух персонажей три актера: «Мальчик и девочка – Образцов, Грубэ, Орлова». Грубэ женщина, значит, у Орловой есть дублерша. Однако первый шажок к славе сделан (кстати, мальчик Образцов – тот самый будущий великий кукольник)».