Любовь плохой женщины
Шрифт:
— Алекс. Ты сегодня рано. — Очаровательным жестом Наоми протянула к нему руки, как ребенок, который хочет, чтобы его подняли. — Как замечательно. Иди же, посиди с нами. А у нас Элли, как видишь. И она принесла нам чудесный подарок на новоселье.
— Элли, — кивнул, здороваясь, Алекс — небрежно, но не враждебно.
Элли удивилась, увидев, что он почти не изменился. Ей представлялось, что присутствие Наоми в его жизни повлияет на него, и, скорее всего, не лучшим образом. Но улыбка была все такой же: терпеливой, понимающей. И недели активного секса не превратили его в тень. Можно сказать, что он выглядел еще лучше, чем раньше: загорелый, мускулистый, спокойный.
— Я решила заглянуть, — сообщила она ему с важностью, — чтобы посмотреть, что за
— Ну и как, одобряешь?
— Пока сойдет.
В один миг Алекс очутился возле Наоми и заключил ее в объятия.
— Да, не обращайте на меня внимания, — раздраженно пробормотала Элли. Чуть ли не в первый раз в жизни она почувствовала смущение (самую капельку) и не вполне понимала, как себя вести.
— Что ты, как можно. — Алекс по-приятельски уселся между женщинами и отхлебнул вина из бокала Элли.
— Угадай, — настаивала Наоми. — Ну же, Алекс, угадай, что подарила Элли.
— Даже не представляю.
— Кирпич для курицы, — сообщила она ему важно, со знанием дела. — Ты знаешь, что это такое, а, Алекс? Это кирпич, чтобы жарить курицу. Надо просто положить в него курицу и поставить в духовку. И готовить один час. На цифре «шесть».
Еще один рабочий день подошел к концу. Джон Горст испытывал огромное нежелание идти домой. Сама мысль об этом была ему так неприятна, что он не мог сдвинуться с места и так и сидел за столом, тупо перелистывая папку в обложке из буйволовой кожи до тех пор, пока где-то в половине седьмого не появилась уборщица Пэт. Она просунула голову в дверь и неодобрительно хмыкнула.
— Нельзя столько работать, можно надорваться, — предупредила она.
Джон убрал папку по делу Петтиферов в ящик стола, закрыл его на ключ и ответил Пэт в том смысле, что на данной стадии развития ситуации можно надеяться только на обсуждение пределов компенсации ущерба.
— Вечно вы скажете! — хихикнула Пэт и решительно закрыла дверь, предоставив Джону возможность собраться и наконец пойти домой.
Сцепив руки за головой, Джон откинулся на спинку стула, зевнул, с удовольствием потянулся — так, что рубашка выскочила из-за пояса брюк. Он мысленно подытожил проделанную за сегодня работу — ему поручили дело о скандальном, унизительном разводе Петтиферов. Поскольку на пустом белом пространстве потолка рассматривать было нечего, Джон вызвал в памяти образ Джин-Энн Петтифер. Он вспомнил, как она наклонялась к нему, сжимая край стола так, будто пыталась продавить столешницу насквозь. Это была худая женщина с прямыми волосами и самым неприятным лицом из всех когда-либо виденных Джоном (рот, подбородок, веки — все было слеплено наспех, небрежно, а диапазон доступных ее лицу выражений был узок до крайности). Три недели назад она проинструктировала его следующим образом: «Я хочу, чтобы после развода ему не осталось ни гроша. Разорите ублюдка. Пусть дворником идет работать». Выпалив это, она уселась — а точнее, развалилась — в кресло и, глядя не на Джона, а в окно за его правым плечом, с возмутительным высокомерием принялась перечислять все недостатки Грэма Петтифера, все его упущения и огрехи, начиная с жалкой неспособности починить розетку или подвесить полку и заканчивая небольшой, но непростительной оплошностью в сексуальных отношениях.
На протяжении этого долгого и в основном не имеющего никакого отношения к делу отчета Джон брал время от времени ручку, делал бесцельные записи в блокноте и все больше проникался сочувствием к злополучному Грэму, который приобретал в его воображении образ безвинного страдальца. Однако позднее Петтифер разочаровал Джона: через своих адвокатов «Ломакс, Ллойд и Мандэй» он ответил отрицаниями, обвинениями и мстительными встречными исками (несомненно, в офисе Майка Мандэя на другом конце города был исторгнут аналогичный поток поношений).
Почему люди были такими скупыми и подлыми? Ответ его Грэма Петтифера — того, кто прожил короткую, но славную жизнь бабочки-однодневки в воображении Джона, — был бы более благородным или более парадоксальным. Например, он бы непременно отказался от права собственности на каждый кирпич и каждую доску, находившуюся в совместном владении. Возможно, он пошел бы дальше: он отдал бы бывшей жене не только стереосистему, но и коллекцию своих любимых записей; он отдал бы ей не только обеденный сервиз, но и двенадцать серебряных крестильных ложек, принадлежавших его матери. Он бросил бы ей на колени ключи от автомобиля, сложил бы в сумку смену белья и уехал бы из города на автобусе, чтобы начать жизнь сначала. Но, как ни печально, настоящий Грэм Петтифер не мог похвастаться подобной отвагой и решительностью.
Конечно, современное семейное право вынуждало разводиться недостойным образом, оно стравливало бывших супругов, заставляя их обливать друг друга грязью. Но в обществе уже назревала потребность в более дешевой, быстрой процедуре развода — согласительной, без определения виновной стороны. В связи с этим Джон задумался, что мог бы сделать беспристрастный, добросовестный мировой посредник, выдвинутый из рядов среднего класса, чтобы примирить Джин-Энн и Грэма. Пожалуй, любой судья предпочел бы быть арбитром между двумя злобными пит-бультерьерами.
В приемной послышалось пение Пэт — что-то угрожающее вроде «тра-ля-ля», сигнализирующее о том, что она вот-вот снова появится в офисе Джона (она, в отличие от некоторых, не собиралась торчать здесь целую вечность).
Адвокатская контора «Горст и Мерридью» находилась в центральной части города; стеклянная передняя дверь выходила прямо на узкий тротуар. Партнеры расположились в здании, ранее занятом магазинами, но вертикальные жалюзи на окнах свидетельствовали о должной конфиденциальности, а табличка при входе обещала квалифицированные юридические консультации частным и юридическим лицам, она хвасталась опытом ведения трудовых, жилищных и хозяйственных споров, бракоразводных процессов, подачи исков о возмещении ущерба вследствие получения травмы, а также ввода в наследство и утверждения завещаний. Джосс Мерридью, более яркая половина совместного предприятия Горста и Мерридью, занимал помещение на втором этаже, откуда мог гордо взирать на свой «понтиак-файэрберд», заведенный им вместо семьи. Ну а из кабинета Джона Горста, расположенного на первом этаже, можно было легко добраться до заднего выхода и автомобильной стоянки.
Наконец, угроза неминуемого вторжения Пэт (Джон услышал, как звякнуло ведро под дверью, как прошуршал по полу мешок с мусором) заставила его поспешно покинуть офис. Бетон на стоянке разрушался; местами уже виднелась подушка из щебенки, уложенная в его основании. Сорняки разъедали кирпич ограды. В углу стояла непонятно как сюда попавшая тележка из супермаркета. Джон сказал себе, что скоро им придется задуматься о ремонте заднего двора, и тут же забыл об этом.
Он опустился на водительское сиденье «ровера», посидел с открытой дверцей, ожидая, пока нагреется двигатель и остынет салон. Сегодня весь день его томила какая-то скука, какая-то вялость духа. Он решил, что это, должно быть, из-за погоды. Город, накрытый горячим воздухом, как тяжелой крышкой, изнемогал от духоты. Когда Пэт, провожая Джона из офиса, пожелала ему доброго вечера, он едва смог взмахнуть рукой в ответ.
Вымощенный булыжником проезд — аллея между конторой «Горст и Мерридью» и соседним магазинчиком — сегодня казался уже, чем когда-либо. Справа и слева, в дюйме от полированных бортов автомобиля, нависали стены. Не было никакой возможности выехать на дорогу под нужным углом — или увидеть приближающиеся машины до тех пор, пока капот «ровера» не оказывался прямо посреди них. Маневр был не только неудобен, но и опасен, и Джон был утомлен уже в самом начале пути домой. Думать же о том, что ему предстоит совершать такие поездки до самой отставки, было просто невыносимо. Настроение Джона ничуть не улучшалось оттого, что на него кричали, ему гудели, давили его своими автомобилями агрессивные водители (ему послышалось, или действительно кто-то назвал его «старым пердуном»?).