Любовь, похожая на смерть
Шрифт:
– Глупости какие, – Афонин еще не выбрал линию поведения: то ли ему улыбаться, то ли слезу пустить. – Я ночами сплю. Креп…
Он еще не договорил последнего слова, как Девяткин ловко спрыгнул со стола, коротко замахнулся ногой и выбил табурет из-под Афонина. Хозяин комнаты, не успев вскрикнуть, рухнул на пол тяжело, будто мешок с камнями. Больно ударился плечом о доски, хотел подняться, но не смог. Незнакомый мент сначала наступил подметкой башмака ему на грудь, а потом сдвинул ногу вверх, на самое горло. И надавил так, что Афонин услышал странный нутряной
Петр задышал глубоко, хватая воздух раскрытым ртом, но воздуха все равно не хватало. Отсюда, с этой позиции стала хорошо видна жестяная банка, стоявшая в темном углу под кроватью. Горловина банки была обмотана изоляционной лентой, чтобы внутрь не попала влага или мыши не сдвинули крышку и не сожрали бумажные купюры. Теперь деньги мышам не достанутся, менты отберут.
Мент в штатском сильнее надавил подметкой ботинка на горло. И Афонин увидел перед глазами фиолетовые круги и мелкие блестящие звездочки. Язык распух и вывалился изо рта.
– Я скажу, – прошептал Афонин мертвеющими губами. Он задыхался, слова выходили неразборчивыми. – Все расскажу, что видел. Все… Только…
Девяткин отступил в сторону и приказал Афонину подняться и сесть на прежнее место.
– Ну, что ты хотел сказать? – спросил он.
– Мне кишки выпустят и размотают, если хоть слово вякну… – Афонин справился с одышкой. – Я все видел. С начала и до конца. И лица запомнил. Но одно только слово… И все кончится. Меня найдут, и тогда…
– Больно уж ты пугливый.
Девяткин подумал, что страхи свидетеля – не пустые фантазии. Он вопросительно посмотрел на Сыча. Тот почесал затылок и сказал:
– Есть у меня на примете один дом, на той стороне железной дороги. В рабочем поселке, да… Это километров тридцать отсюда. Место тихое, посторонних людей там не бывает. Дом сносить собираются, но это еще не скоро. Пара квартир освободилась. Ключи я достану. Афонин может пожить там некоторое время, пока бандитов не поймаем. Ни одна собака о том доме не знает. Ну? Твое решение?
– Только чтобы милиционеры меня охраняли, – Афонин захлюпал простуженным носом. – Вооруженные милиционеры. Иначе ничего не скажу. Я подыхать не хочу. Я бизнес начинаю….
– Будут тебе охрана. Что теперь скажешь?
Афонин глубоко вздохнул и кивнул – мол, согласен.
Хозяин огромного кабинета вышел из-за стола, поправил бордовые подтяжки, приблизившись к гостю, протянул руку.
– Ну, привет юристам.
Солод был старше Димы лет на десять, немного выше ростом, шире в плечах и талии. Кожа обветренная, двойной подбородок. Крупные черты лица, русые волосы, зачесанные назад. Воротник белой рубашки едва охватывал могучую шею, на которой болтался какой-то нелепый очень короткий галстук. Одет был Солод кое-как, в мятую рубашку и простые брюки, на ногах вместо туфель кожаные тапочки с опушкой из кролика. Солод мог сойти за какого-нибудь фермера или директора гуталинного заводика из глубокой провинции. Видимо, меньше всего он думал о своем гардеробе и о том впечатлении, какие производит
– Вообще-то я рад, что ты заглянул, – продолжил Солод. Могло показаться, что он дружил с Радченко долгие годы, а не видит его впервые в жизни. – Молодец, что нашел время… Да… Хочешь чего-нибудь перекусить или…
– Нет, спасибо.
– Тогда давай прямо сейчас разрулим это чертово недоразумение. – Голос у Солода был выразительный, глубокий с хрипотцой баритон. – Я в курсе всех дел, поэтому не будем тратить время на пустой треп. У меня есть сорок минут. Ровно в три должен быть там. Ну, на самом верху. Ты понимаешь…
Он поднял палец к потолку, расписанному полуголыми дебелыми нимфами и кентаврами, пасущимися в райских кущах. Затем вытащил из брючного кармана массивные часы на длинной цепочке. Поднял золотую крышку, взглянув на циферблат, покачал головой.
– Падай вон туда, – он показал пальцем в угол, где стоял старинный диван на резных ножках из карельской березы, обитый гобеленовой тканью с мелким рисунком. – Я с утра говорил с твоим начальником… Ну, этим, хозяином вашей юридической конторы. Я так понял, он нормальный мужик, но чего-то не понимает. Немного отстал от времени. Как же его?..
– Господин Полозов.
– Вот. Точно. Он сказал, что ты толковый парень. Пока ты ехал, я постарался обдумать всю эту историю, весь этот чудовищный фарс. Поделюсь своими мыслями. Потом, если что-то будет непонятно, задашь вопросы. У тебя ее фото с собой?
Радченко выложил из портфеля на стол две фотографии Аллы. Одна карточка старая: Алла, одетая в сарафан, стоит возле молодой березки, на заднем плане лес. Второй снимок сделан где-то дней десять назад в Нью-Йорке. Алла выглядит усталой, под глазами темные круги, губы серые. Впрочем, узнать ее можно. Солод бросил взгляд на карточки и покачал головой.
– Я бы не сказал, что эта шмара – точная копия моей покойной жены. Но что-то общее есть. Что-то есть. Прости, мне трудно говорить, старик. Известие о смерти Аллы, опознание трупа, кремация… Слишком много для меня одного. Понимаешь?
Радченко молча кивнул.
– Алла была мне самым близким человеком. Боль эту не передашь словами. Такое ощущение, будто из тебя выпустили всю кровь до последней капли. И ничего уже не греет холодное сердце. А я продолжаю жить. Хотя сам не знаю, для чего живу. И, главное, для кого. Алла для меня была светом в окошке. Солнцем, которое светило даже ночью. И вдруг раз… Не стало ее. Не стало света, который грел меня каждый день…
Радченко, поставив портфель на колени, неподвижно сидел на диванчике и молчал. Похожую сцену он уже видел когда-то. По версии следствия, дело было так. Немолодой мужчина, в припадке ревности задушивший юную жену куском электрического кабеля, расчленил ее тело в ванной комнате. Вывез за город куски трупа и захоронил их в неизвестном месте. Следы крови первой группы были обнаружены в ванной комнате и на куске того самого кабеля. Когда началось следствие, муж пытался нанять хорошего адвоката.