Любовь Психеи и Купидона

де Лафонтен Жан

Из дворца они проследовали в сады и попросили провожатого оставить их одних в гроте, пока не спадет жара; они велели принести им стулья; их пропуска были подписаны столь влиятельным лицом, что всякое их желание исполнялось; дошло до того, что, дабы сделать место, где они находились, более прохладным, приказано было пустить там фонтаны. Грот этот устроен так: он имеет у входа три аркады и соответственно три решетчатые двери. Посреди одной из аркад находится изображение солнца, лучи которого служат затворами для дверей. Трудно придумать нечто более изящное и искусное. А наверху, над аркадами, красуются три барельефа.

На первом — светлый бог у самых врат заката. Лучи, которыми и пышно и богато Врата раскрашены — как сноп блестящих стрел, Ваятель мастерски изобразить сумел. По сторонам плывут Амуры на дельфинах. Они, резвясь, шаля на их широких спинах, К Фетиде [8] божеству прокладывают путь, Чтоб гостю милому скорее отдохнуть. Зефиры стаями над волнами порхают, То появляются Тритоны, то ныряют. Такие чудеса скрывает этот грот, Что кругом голова у всякого пойдет. В нем украшения — какая радость взорам! — Заставят первенство признать то за скульптором, То за искусником, что воссоздать здесь мог Всё, чем прославился морских богов чертог. На сводах

и полу мозаика цветная: Те камешки, что нам дарит волна морская, И те, что прячутся в глубоких недрах гор, Пестро сплетаются в диковинный узор. На каждой из шести больших опор — по маске И страшной и смешной, как чудище из сказки. Какой-то странною изваяны мечтой, Над нишею они застыли чередой, А в нише с двух сторон, выпячивая губы, Сирена и тритон победно дуют в трубы, Чтоб дальше удалось пустить усилью их Струю воды из труб — из раковин витых. У маски изо рта с журчанием потока Вода течет в бассейн, поставленный высоко, И в нижний падает, уже как пелена, И из него бежит, прозрачна и ясна. Она звенит, поет, и ровен блеск зеркальный, И эта пелена нам кажется хрустальной, И наш восторг из ста восторгов состоит. Когда же нет воды, когда фонтан закрыт, Коралл и перламутр, ракушки, сталактиты, Окаменелости, что струями омыты, И так причудливо сверкают и горят, Становятся еще пленительней на взгляд. Под аркой в глубине таинственного грота Мы видим мраморы искуснейшей работы. Там гений этих скал, над урною склонен, В убежище своем вкушает долгий сон. Из урны бьет поток, и под уклон стекая, Весь этот грот поит волна его живая. Лишь в малой степени мой стих передает Все то, чем славится дворец журчащих вод, А прочих совершенств он, жалкий, не изложит. Но ты, чья благодать мой дух усилить может, Бог света и стихов, Феб, окрыли меня, Ведь о тебе сейчас хочу поведать я. Как солнце, утомясь, конец пути завидя, Для отдыха от дел спускается к Фетиде, Так и Людовик наш приходит в этот грот, Чтоб сбросить хоть на миг тяжелый груз забот. Когда б мой слабый дар был этого достоин, Король предстал бы здесь как победитель-воин: Чужие племена у ног его лежат; Он мечет молнии — враги его дрожат. Но пусть в других стихах, у музы величавой Людовик, бог войны, гремит победной славой, Пусть ею весь Парнас священный потрясен — Мной будет он воспет, как светлый Аполлон. Феб отдыхает здесь, под сводами пещеры, У нереид. Они — как юные Венеры. Но прелесть этих нимф, не доходя сейчас До сердца Фебова, чарует только глаз. Фетиду любит он. Куда им до Фетиды! Ухаживать за ним стремятся нереиды: Вот на руку ему Дорида льет струю, И чашу Клелия подставила свою. Дельфира подошла омыть ему колена, И с вазой расписной за ней стоит Климена. Она вздыхает, ждет, но равнодушен бог. Один зефир — увы! — подхватит этот вздох. Порою вспыхнет вдруг лицо ее тревожно (Насколько покраснеть для статуи возможно). Я, правда, не скульптор, но тщусь по мере сил, Чтоб мой читатель все в уме вообразил. Да, на прелестниц Феб глядит невозмутимо. Душа его полна единственной, любимой. Он жаждет одного: забывши обо всем — О власти, о делах — остаться с ней вдвоем. Достойно описать чей стих имел бы право Изящество его осанки величавой, Столь удивительной и непостижной нам, Что мы издревле ей курили фимиам? И кони Фебовы здесь отдых свой вкушают. Амброзию они, усталые, вдыхают: Их дышащих ноздрей мы ощущаем дрожь — Да, совершеннее искусства не найдешь. Есть в гроте, по концам, две ниши углубленных С двумя прелестными фигурами влюбленных. Одна из них — юнец пленительный Акид. Все волшебство любви его свирель таит. Он, стоя у скалы, мелодией своею Как будто приманить стремится Галатею. [9] Манит не только звук, манит и красота… Какая нега здесь повсюду разлита! Вслед за певцом любви стараются и птицы Искусства своего переступить границы. Хоть из пружин стальных, покорных току вод, Здесь сделан соловей, он все-таки поет, И нимфа скорбная, не знающая смеха, На песни и слова ответит в гроте Эхо. Легко звенит свирель и с нею в лад ручей, И подпевает им согласно соловей. Две люстры каменных здесь с потолка свисают И жидким хрусталем, как пламенем, сверкают: Огонь в них заменен прозрачною струей, Причудлива игра с послушною водой: Вот с яшмовой плиты взлетел фонтан-ракета, Чтоб жемчугом опасть, росою, полной света. И этот яростный неукротимый взлет Густыми брызгами по лепке сводов бьет: Не так стремительно летят из ружей пули. Свинцом напор воды мы сжали и стянули, И с ревом ярости бежит она из труб. Он может оглушить, зато зевакам люб. Со всех сторон летят, рассеиваясь, струи И каждому дарят так щедро поцелуи, Что сторонись иль нет, жаль платья иль не жаль, А вымочит тебя расплавленный хрусталь. И в хаосе они еще пышней играют — Бегут, встречаются, друг друга обгоняют, Теряются в камнях, кипят меж скал седых, Сочатся каплями с крутых откосов их. Нигде от их игры нам не найти спасенья. Смогу ли описать я этих вод кипенье? И если б даже твердь мой стих, как гром, потряс, Всей этой красоты не передаст мой глас.

8

Фетида — одна из морских богинь античной мифологии.

9

Акид и Галатея — сын лесного бога Пана и нереида (морская нимфа), мифологические любовники.

Но наши четыре приятеля не пожелали мокнуть. Они попросили провожатого приберечь это удовольствие для какого-нибудь горожанина или приезжего немца, а их устроить в уголке, надежно защищенном от воды. Их желание было исполнено.

Когда проводник удалился, они расселись вокруг Полифила, который раскрыл свою тетрадь; откашлявшись, чтобы прочистить горло, он прежде всего прочел следующие стихи:

Крылатый бог любви сам обречен любить, Он своего не избежал закона, Уж коль стрела его сумела поразить Сердца Геракла и Плутона, Дивиться ли, что этот бог, Слепой и дерзостный, в игре неосторожной Стрелой себя поранить мог? Что это, как сдается мне, возможно, Пусть вам, друзья, рассказ докажет мой, В котором я иду по следу Апулея, — Рассказ о бедствиях и славе неземной, Сужденных некогда Психее.

После этого вступления Полифил снова откашлялся, как бы приглашая слушателей сосредоточить свое внимание, и так начал свою историю.

Когда города Греции были еще под властью царей, среди этих последних был один, который, царствуя весьма счастливо, не только пользовался любовью своих подданных, но иза привлекал к себе сердца всех соседей. Все они наперебой старались добиться его расположения, каждый старался жить с ним в полном согласии, и все только потому, что у этого царя были три дочери на выданье и всем трем придавала еще больше очарования их собственная прелесть, нежели владения их отца. Двух старших можно было бы назвать самыми красивыми девушками в мире, если бы у них не было младшей сестры, которая сильно портила им дело. Это был единственный их недостаток, но недостаток, правду сказать, огромный, ибо Психея (так звалась их младшая сестра) отличалась всей той прелестью, какую только можно себе вообразить, равно как и тою, которую человек вообразить бессилен. Пытаясь описать ее должным образом, я не стану прибегать ни к сравнениям с небесными светилами, ибо она затмевала их всех, ни к сравнениям с лилиями, розами, слоновой костью или кораллами. Одним словом, она была так хороша, что самый лучший из поэтов вряд ли в силах измыслить нечто подобное.

Неудивительно поэтому, что властительница Киферы [10] возревновала к ней. Богиня опасалась — и не без причины, — как бы ей не пришлось лишиться звания царицы красоты и как бы Психея не захватила ее престол, ибо люди, обожающие все новое, уже готовы были склонить колени перед сей новой Венерой. Киферея уже видела себя изгнанной отовсюду, кроме своих островов, да и на этих блаженных островах, составлявших немалую часть ее владений, амуры, их древние обитатели, толпами покидали свою повелительницу, переходя на службу к ее сопернице. Храмы, некогда переполненные ее почитателями, поросли травою: приношения стали редкими, молящиеся исчезли, паломники больше не являлись туда, чтобы почтить богиню. Дело дошло до того, что Венера пожаловалась сыну, обратив его внимание на то, что такая непочтительность может распространиться и на него.

10

Кифера — один из Ионийских островов, мифологическая «вотчина» Афродиты (Венеры).

И говорит, поцеловав его: Мой сын, дочь смертного в безумном самомненье Мое оспаривает торжество, Меня лишает поклоненья. Быть может, это дерзновенье Дойдет и до того, что посягнет она На мой небесный трон, где я царить должна. И ныне опостылел мне Пафос, [11] Ведь я оставлена всей свитою моею, Какой-то вихрь к сопернице унес Амуров, обольщенных ею. Венец мой хочет взять Психея, Ну, что же, пусть берет: и без того сейчас Она, мой сын, царит и правит вместо нас. Вот, обойдясь без помощи твоей, К ней явится герой, могучий и прекрасный, И самый доблестный из всех людей, Тебе, Амуру, не подвластный. От их любви, живой и страстной, Родится заново всесильный Купидон, Которым будешь ты, о сын мой, превзойден. Поберегись же: надо сделать так, Чтоб, несмотря на все родни ее старанья, Увел ее уродина, чужак, Чтоб ведать ей одни скитанья, Побои, брань и нареканья, Чтоб тщетно плакала и мучилась она, В падении своем нам больше не страшна.

11

Пафос — город на Кипре с храмом и оракулом Афродиты (Венеры), одна из ее «вотчин».

Такие преувеличения, в которые впала отчаявшаяся богиня, характерны для женской натуры и женского ума: среди женщин трудно найти такую, которая признала бы, что соперница превосходит ее красотой. Замечу мимоходом, что для представительницы прекрасного пола нет более тяжкого оскорбления, чем когда другая затмевает ее на людях. За такие вещи обычно мстят, как за убийство или предательство.

Но вернемся к Венере. Сын обещал ей отомстить за нее. Успокоенная этими уверениями, она вернулась к себе на Киферу как победительница. Она не умчалась по воздуху в своей колеснице с голубями, а села в перламутровую раковину, запряженную двумя дельфинами. Весь двор Нептуна сопровождал ее. Но это уже сюжет для поэзии: не подобает описывать прозой кортеж морских божеств, да я и не думаю, что вид, в котором предстала тогда богиня, можно передать обычным будничным языком.

И потому теперь в стихах рассказ пойдет, Как, дивная, она пленила царство вод, К Киферской гавани плывя по глади синей. Тритоны угодить стараются богине. Один вокруг нее резвится, а другой Кораллы ей несет из глубины морской. Тот зеркала хрусталь Венере подставляет, А этот от лучей палящих защищает, Возница Палемон — знаток морских дорог, И Главк [12] во славу ей трубит в свой звонкий рог. Фетида громче петь сиренам повелела, Боятся ветры дуть стремительно и смело. Один Зефир шалит, забывши всякий страх, Играет томно он в Венериных кудрях, Покров с нее сорвать старается порою. Волна ревнивая стремится за волною, Чтоб лаской губ своих, что влажны и чисты, Коснуться нежных ног богини красоты.

12

Палемон и Главк — морские божества.

— Это, наверно, было прекрасно! — вскричал Геласт. — Но я предпочел бы увидеть богиню в рощице и одетой так же, как в день, когда она предстала перед пастушком со своей тяжбой.

Друзья с улыбкой выслушали Геласта. Затем Полифил продолжил свой рассказ.

Не провела Венера и месяца на Кифере, как ей стало известно, что сестры ее соперницы повыходили замуж, а их мужья, которые были соседними царями, обходятся с ними весьма нежно и всячески выказывают им свою привязанность; словом, сестры Психеи имеют все основания считать себя счастливыми. Что же касается их младшей сестры, то у нее, которая прежде была окружена несметной толпой поклонников, теперь не осталось ни одного воздыхателя: они исчезли все до одного как по мановению волшебного жезла. Неизвестно, произошло ли это по воле богов, или же в этом и состояла месть Купидона. Психею по-прежнему почитали, уважали, если угодно — восхищались ею, но во всем этом не было того, что мы называем любовью. А между тем любовь — это поистине пробный камень, по которому мы обычно судим о чарах представительниц прекрасного пола.

Отсутствие поклонников у особы, обладающей такими достоинствами, какими обладала Психея, было сочтено чудом и вызвало у народов Греции страх — не приключилось ли с ней чего-то поистине ужасного. В самом деле, тут было чему подивиться. Царство Купидона, как и царство Вод, с незапамятных времен подвержено переменам, но ничего подобного никогда еще не случалось, по крайней мере в тех краях, где жила Психея. Если бы она была только прекрасна, ее одиночество не показалось бы таким удивительным; но, как я уже сказал, она отличалась не одной лишь красотой — ее нельзя было упрекнуть в отсутствии хотя бы одного из тех совершенств, какие необходимы женщине, чтобы вселять любовь. Ее находили тысячу раз достойной любви и не видели около нее ни одного влюбленного.