Любовь русалки
Шрифт:
–Ладно, сделаю, но смотри, это на твоей совести будет.
И отслужил службу по новопреставленной рабе Божией Иустине.
5
В тихую летнюю ночь Устинья вышла из воды. Светила луна, и до безобразия загрязнённая речка ловила этот свет. Девушка обернулась на город и увидела очертания старого завода. Мирно шелестел камыш, где-то кричала разбуженная птица.
В небольшом овражке на бережку Устинья породила своё дитя. Луна совершенно освободилась от туч, и молодая женщина смогла полюбоваться сыном. Он был бел, как лунный лучик, а волосики у него были золотистые.
Устинья покормила мальчика. Он заснул. А молодая мать не хотела отпускать
Устинья завернула малыша в подол рубашки и вынесла из оврага. Она положила его у самого берега в густой камыш. Последний взглянула в лицо ребёнка и поцеловала нежную щёчку.
– Прощай, моя радость, – тихо сказала Устинья и вошла в воду.
6
А поиски продолжались. На этом настаивала мать Устиньи. И странно было, что в заваленной всяким хламом речке с медленным течением никак не могли найти тело. Наверное, уже смысла не было, но глаза Аполлинарии Николаевны горели таким упрямством и надеждой, как будто она точно знала, что всё это не зря. Её убеждали прекратить поиски, её утешали, искренне сочувствовали её беде, но она оставалась непреклонной и дивно-спокойной. И долго ходила по берегу немолодая женщина, словно ожидая получить от погибшей дочери некий знак.
Однажды она также стояла, отрешённо наблюдая за поисковыми работами. Как вдруг к ней вышел молодой спасатель. На руках он держал свёрток, в котором угадывался ребёнок. А от дежурившей «скорой» к нему уже спешил врач.
– Да это же новорождённый ребёнок! – воскликнул он, – живой! Бедный малыш! И он спит, и спит спокойно! Как странно. Но откуда он здесь?
– Дайте мне взглянуть, – попросила Аполлинария Николаевна, подойдя поближе.
Впервые за много дней она улыбнулась.
– Вот и славно, – сказала она как бы про себя, – это будет мой ребёночек.
– Ну, что Вы, Аполлинария Николаевна, – заговорил врач, – успокойтесь, мы Вас отлично понимаем.
– Это Утенькин ребёнок, – не слушая, сказала женщина и выхватила крошку из рук спасателя.
– Да это невозможно! – возразил врач, – она два месяца назад исчезла, а ребёнку этому меньше суток.
Аполлинария Николаевна подняла глаза:
– И каким образом он мог выжить здесь?
– Не знаю, – растерялся врач.
Мальчик приоткрыл глаза. Аполлинария Николаевна нежно заворковала над ним.
–А я знаю, – после паузы сказала она, – его родила моя Уточка. Лежать в такой грязи и выжить! И посмотрите, ведь у него даже пупочек не воспалился!
–Да, ребёнок, судя по виду, абсолютно здоров, – задумчиво ответил врач, – но всё равно его нужно обследовать в стационаре.
Аполлинария Николаевна рассмеялась.
–Да обследуйте вы где хотите! Это мой малыш и я забираю его себе.
И, обратившись к ребёнку, она сказала:
– Ну что, мой сладкий? Такой беленький, да разве он может быть не моим внуком?
– Невозможно, – прошептал сухонький врач, – но, простите, дорогая моя, я всё понимаю, но ваш возраст? Боюсь, что вам не разрешат его усыновить.
Аполлинарии Николаевне было чуть больше пятидесяти, однако это была сильная и умная женщина.
– Это мой внук, – уверенно сказала она, – какие ещё нужны разрешения?
– Есть порядок усыновления, – робко пискнул врач.
– А я не собираюсь его усыновлять, – отрезала та, – просто хочу взять как внука. Что тут не ясно?
– Хорошо-хорошо, – робко закивал врач, – делайте, как знаете, я здесь не разбираюсь.
Аполлинария
Она оказалась права. Ей не пришлось столкнуться ни с одним бюрократическим препятствием. Словно кто-то незримо вёл осиротевшую мать, своевременно разравнивая дорогу. Её назначили опекуном над мальчиком, которого она назвала Платоном.
Крестил ребёнка тот же священник, что отпевал Иустину. Узнав, что малыш был обретен у берега, он удивлённо покачал годовой и отчего-то грустно улыбнулся.
7
Рос Платон мальчиком тихим и послушным. Конечно, бывало, он шалил, как все дети, но беготня по двору не очень занимала его. Чаще его можно было видеть задумчиво сидящем где-нибудь: на ветке ли дерева, на скамейке, на подоконнике.
– О чем ты думаешь, Платоша? – удивлялась бабушка.
А мальчик кротко улыбался и, разводя тоненькими руками, говорил:
– Отчего всё так….
Но это ему не могла объяснить даже мудрая бабушка.
Платона не сильно волновала его загадочная судьба. Он воспринимал её как данность. Он знал, что живет с бабушкой, что так было всегда и вряд ли могло быть иначе. Знал также, что мать его погибла, но почему и как – ему не было известно. Так бывает. Он видел, что у других детей были ещё и отцы, а у него была только бабушка. И он крепко любил эту женщину с грустными голубыми глазами и уложенными в шишку пепельными волосами и даже не представлял, что может быть как-то иначе.
Платон любил гулять вдоль речки. Бегал он, туда, конечно, не испрашивая бабушкиного разрешения. Ему нравилось ходить по поросшему жёсткой зеленой травой неровному берегу, кормить хлебом уточек и слушать их грустные отчего-то клики. А часто он садился на бугорок, спускающийся к мутной затянутой ряской воде и смотрел вдаль. Посидев так какое-то время, Платон поднимался и бежал во двор – ведь для ребёнка нет ничего важнее подвижных игр.
На этот раз мальчик, как обычно, отправился на речную прогулку. День был летний – теплый, но не жаркий. Серебристый купол неба раскинулся над городом, где было так много заводских труб, которые смотрели ввысь с какой-то угрожающей пустотой. Платон сел на бугорок. На другом берегу неширокой речки как раз стоял какой-то завод, но что он производил, Платон не знал. Серое, похожее на дракона, строение и пара-тройка дымовых труб влекли к себе. Было в этом безжизненном зрелище что-то манящее. Мальчик видел и красно-бурую стену с колючей проволокой над ней, видел огромную дыру, зияющую в одном из строений. И всё это волновало его, будило воображение, и та часть города представлялась шестилетнему Платону чем-то сказочным.
Он хотел, было, уже идти домой, но вдруг услышал:
– Эй, мальчик, иди-ка сюда!
Голос раздался у самой кромки воды, откуда-то сбоку. Оттуда к воде спускался густой лес камышей, и, предваряя его, росла невысокая ива. Голос звучал весело и звонко, и Платон подумал, что, должно быть, кто-то зовёт его поиграть. Однако зайдя за дерево, мальчик не обнаружил никого. Между тем, солнце припекало всё сильнее. Камыш ласково шуршал. Где-то негромко крякнула уточка, и следом за ней лениво тявкнула собачонка. В непосредственной близости от лица Платона прошелестела стрекоза. «Но кто меня звал?» – подумал мальчик, озираясь. Тихо. И с каждой секундой в него вливался покой. Платон прилег на корни ивы и стал смотреть, как колышутся длинные узкие листья, как ярко вспыхивает между ними солнце. И он заснул – сладко и безмятежно, как может спать только не отягощённый жизненными проблемами ребёнок.