Любовь, свобода, одиночество. Новый взгляд на отношения
Шрифт:
Двадцать лет эта женщина помогала монаху, который медитировал, медитировал и медитировал, и больше ничего не делал. Он сидел в дзадзэн. Она построила для него хижину, она заботилась о нем, заботилась обо всем. Однажды, когда она состарилась и поняла, что скоро умрет, она захотела узнать, расцвела ли медитация, или этот человек просто сидит и сидит. Двадцать лет - достаточно долгий срок, и эта женщина состарилась и вскоре должна была умереть, поэтому она захотела узнать, служила ли она настоящему человеку медитации или только обманщику.
Однажды она решила проверить...
Наверное, эта женщина сама обладала великим пониманием, потому что ее испытание, тест, который она применила, был полон понимания.
Однажды она решила проверить, какого прогресса он достиг за все это время.
Если медитация развивается, единственный критерий ее развития - это любовь, единственный критерий ее развития - это сострадание.
Она заручилась помощью девушки, богатой желаниями, и она сказала ей: "Пойди и обними его, и тогда внезапно спроси: "Что теперь?""
Есть три возможности. Первая: если двадцать лет он не касался красивой женщины, первой возможностью будет то, что он будет искушен, станет жертвой, забудет о медитации и начнет заниматься любовью с этой девушкой. Другая возможность - что он останется холодным, сдержанным и не проявит никакого сострадания к этой девушке. Он просто будет держать себя в руках, будет жестким, чтобы не подвергнуться искушению. И третья возможность: если медитация расцвела и принесла плоды, он будет полным любви, понимания, сострадания и попытается понять эту девушку и помочь ей. Это было просто испытанием этих трех возможностей.
Если произойдет первое, тогда вся его медитация была пустой тратой времени. Если произойдет второе, он соответствует обычному критерию монашества, но не достигает настоящего критерия человека медитации. Если произойдет второе, это просто покажет, что он был бихевиористом, что он развил привычку, взял под контроль свое поведение.
Наверное, вы слышали имя русского бихевиориста Павлова. Он говорил, что ни в животных, ни в человеке, ни вообще нигде нет никакого сознания - все это только умственный механизм. Можно тренировать умственный механизм, и тогда он начинает работать таким образом - все дело в обусловленности. Ум действует как условный рефлекс. Если ты положишь перед собакой пищу, она прибежит с высунутым языком, с текущей слюной. У нее начинается слюновыделение. Павлов провел эксперимент. Каждый раз, когда он давал собаке еду, он звонил в звонок. Мало-помалу звонок и еда стали ассоциироваться. Тогда однажды он просто позвонил в звонок, и собака прибежала с высунутым языком, и у нее потекла слюна.
Это абсурдно, никто никогда не знал, чтобы собака реагировала таким образом на звонок. Звонок - это не еда. Но теперь в ее уме появилась обусловленная ассоциация. Павлов говорит, что человека можно изменить таким же образом. Каждый раз, когда в тебе возникает секс, наказывай себя. Начинай семидневный пост, бичуй себя, стой на холоде всю ночь, или бей себя, и мало-помалу тело научится трюку. Каждый раз, когда возникает секс, тело будет его автоматически подавлять из страха наказания. Награда и наказание - это способ обусловить ум, следовать по Павлову.
Этот монах, наверное, это и делал - это делают многие. Это делают почти девяносто девять процентов людей в монастырях: просто обусловливают заново свои умы и тела. Но сознание не имеет с этим ничего общего. Сознание - это не новая привычка; сознание означает: жить жизнь с полной осознанностью, не ограниченным никакой привычкой, не одержимым никаким механизмом - быть выше механизма.
... И она ей сказала: "Пойди и обними его, и тогда внезапно спроси: "Что теперь?""
Весь ключ в слове "внезапно". Если ты дашь уму немного времени, он сможет начать работать обусловленным образом, к которому он готов. Поэтому не давай ему никакого времени: приди среди ночи, когда он один и медитирует. Просто войди в хижину - наверное, он жил за городом, один - войди в хижину и просто начни его ласкать, обнимать, целовать. И тогда внезапно спроси: "Что теперь?" Наблюдай его реакцию, что с ним происходит, что он говорит, какие краски появляются у него на лице, что показывают его глаза, как он реагирует и откликается.
Эта девушка пришла к монаху и тут же начала его ласкать, и спросила его, что он собирается с этим делать.
"Старое дерево растет на холодной скале зимой, - ответил монах несколько поэтически.
– Нигде нет никакого тепла".
Он обусловил свою собаку; он обусловил свой телесноумственный механизм. Двадцать лет были достаточно долгим сроком для создания обусловленности. Он остался под контролем. Наверное, он был человеком огромного контроля. Он остался холодным, не появилось ни искры энергии, и он сказал: "Старое дерево растет на холодной скале зимой". Мало того, что был контроль и холод, - его контроль был так велик, что он остался таким холодным в такой опасной, провокационной, соблазняющей ситуации, что смог ответить поэтическими словами. Наверное, обусловленность была очень, очень глубокой, до самых корней.
"Старое дерево растет на холодной скале зимой, - ответил монах несколько поэтически.
– Нигде нет никакого тепла".
Вот все, что он сказал.
Девушка вернулась и пересказала старухе его слова.
"Подумать только, что я кормила этого парня двадцать лет!" - воскликнула старуха в гневе.
Его медитация не расцвела. Он стал холодным и мертвым, подобным трупу; он не стал просветленным или буддой.
"Он не проявил никакого внимания к твоей потребности..."
Человек сострадания всегда думает о тебе, о твоей потребности. Монах же остался холодным и центрированным в себе. Он просто сказал что-то о себе: "Старое дерево растет на холодной скале зимой, нигде нет никакого тепла". Он не произнес ни слова об этой женщине. Он даже не спросил: "Зачем ты пришла? Почему? Почему ты выбрала меня среди стольких людей? Садись". Он должен был выслушать ее. Наверное, ею двигала глубокая потребность. Никто не приходит среди ночи к иссохшему монаху, который двадцать лет просидел в медитации. Почему она пришла? Он не обратил на нее никакого внимания.