Любовь тигра

Валерий Попов

ЛЮБОВЬ ТИГРА

Я выскочил из лифта с ключом наперевес и в ужасе застыл: двери не было! Вернее - она была мощным ударом вбита внутрь и безвольно висела, припав к двери ванной. Я бросился ее поднимать, как человека, потерявшего сознание. Она прогнулась в моих руках, как женщина: чей-то молодецкий удар сделал ее гибкой.

– Так... видать, грабанули! Хорошо хоть, не гробанули!

Пол в прихожей был усыпан известкой, влетевшей вместе с дверью. Оставляя белые следы, я быстро вошел в кабинет, со скрипом вытянул ящик стола... Бумажник лежал наверху, распластав крылья, как

Я медленно опустился на стул, утер запястьем лоб, потом слегка уже насмешливо оглянулся на выбитую дверь: что ж это за гости меня посетили, не сообразившие, где деньги лежат?

Я уже не спеша пошел на кухню. Так и есть: фанерная дверка возле умывальника была зверски выдрана, в полутьме маячили ржавые трубы и вентили, вокруг валялись клочья пеньки. Ну ясно: опять прорвало этот проклятый вентиль, хлынула вода, и водопроводчики, ненавидящие воду больше всего на свете, таким вот образом выразили свою ярость: надо было перекрыть воду, а они заодно еще и разгромили квартиру. Я открыл кран - вода булькнула перекрученной струйкой и иссякла. Все ясно! И ничего не докажешь и не объяснишь: можно только, если есть желание, обменяться несколькими ударами по лицу, но такого желания у меня не было.

Вздыхая, я собрал с пола мусор и отнес его в мусоропровод - благо доступ к нему теперь был свободен, дверь не мешала. Потом я сел к телефону - благо он остался цел и невредим, и позвонил своему деловому другу.

– Ясно... тут тебе нужен Фил!
– проговорил мой друг.

– Фил?.. Что-то такое помню...
– Ну... тогда еще... вместе с Крохой ходил!
– Но они, вроде... тогда еще... вместе и загремели?
– Ну да -и он все Крохины дела на себя взял - у Крохи уже сын тогда был!
– Мгм...

– Да сейчас он уже крепко стоит - зам. по калстроительству одного крупного объединения!.. Да он отлично помнит тебя; недавно керосинили с ним - он все расспрашивал! Все тебе сделает.

Заманчиво, конечно, сделать "все" - но какой ценой?

– А больше... никого у тебя нет?
– поинтересовался я.

– У меня есть кто угодно, - усмехнулся друг.
– И скрипачи, и оперативники, и даже могильщики... но сейчас тебе нужен именно Фил!
– Ладно... диктуй координаты, - сломался я.

В приемной стоял стол с машинкой, за ним сидела роскошная блондинка с горделивой прической... такая могла сидеть в приемной любой конторы... впрочем, без удивления я встречал теперь таких и среди учителей, и в учреждениях, управляющих искусством... название места в наши дни не имеет решающего значения: дело в возможностях - не так существенно, в какой сфере.

– Простите, нельзя ли вас попросить...
– начал я.
– Нельзя, - мгновенно отрезала она.
– Но...будьте все же так любезны...-настаивал я.
– Я буду вам любезна в другом месте!
– произнесла она грубую, но довольно таинственную фразу и, резко встав, с треском вывинтила из машинки лист и, покачивая бедрами, пошла к главной двери.

Я втиснулся вслед за ней. В большой пустоватой комнате сидел человек с бледным покатым лбом, заканчивающимся на затылке седым пушком. Вдруг на лице его, сильно выдвинутом вперед, появилась улыбка -

– Ну что, зверюга, - и ты наконец обо мне вспомнил?
– ласково-сипло проговорил он.

Я решительно не помнил его - сколько всего за последние годы произошло! но он, видно, все помнил ясно... говорят, что у людей, находящихся там, память консервируется - им все ярче и милее представляются все подробности жизни их дотюремного существования. Такой же дорогой подробностью оказался, видно, и я.

– Ну, здорово...
– не совсем уверенно поприветствовал я его.

– Помнишь, как у Боба ураганили с тобой?
– улыбка его стала еще шире. Да-а... нехорош ты стал... но джазмен джазмена через полвека узнает!
– Ну! воскликнул я.

Его я, честно, не помнил, но "ураганы" у Боба - как можно их забывать? Отличное было времечко - ужо лет тридцать тому назад, когда мы все вместе играли джаз и называли друг друга на заграничный манер: Ник, Фред, Боб. Все исчезло, развеялось, в хозяева жизни вышли совсем другие люди... но что делать? Хотя бы ностальгия теперь связывает нас!

– Ну ты знаешь, конечно, - доверительно-тихо проговорил он, - Вэл снова сел, Джата уехал...

Я почувствовал ностальгическую связь и с севшим Взлом, и уехавшим Джатой, хотя, конкретно, не помнил их.

– А за тобой я давно слежу, - имея в виду, очевидно, мои литературные опыты, произнес Фил, растроганно глядя мне в глаза.
– Да ну... ерунда!
– я смущенно отмахнулся. Спрашивать, "как он?" - я пока что стеснялся, во-первых, при его трудной жизни вопрос может быть неприятным, во-вторых - он может тут усечь намек на дела, с которыми я к нему пришел.

Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга - наверное, от долгого напряжения глаза наши стали слезиться.

– Может, Филипп Клементьич, вы все же взглянете на бумаги?
– ревниво произнесла секретарша.

– Да не тренди ты - видишь, друг пришел!
– отмахнулся он.

Он явно досадовал на присутствие здесь человека из чуждого нам поколения и даже - чуждого пола. Но она решила, видно, что если - Друг, так и не стоит с ним церемониться!

– Слушай, Фил, ты совсем, что ли, озверел?
– она глянула на часики.
– Нам полчаса уже у Зойки надо быть!

– ... Тафайте, тафайте!
– Фил холодно, даже несколько враждебно помахал ей ручкой.

– Разорвать бы тебя на части и выбросить!
– резко проговорила она и, повернувшись, направилась к выходу.

Такой накал чувств - тем более из-за меня - несколько смущал.

– Ко мне можно пойти, - неожиданно для себя пробормотал я.

Она, повернувшись, застыла у двери, но не глядела ни на меня, ни на него, а в сторону окна.

Фил, словно не слыша моей последней реплики, продолжал с застывшей улыбкой смотреть на меня. Немая эта сцена тянулась довольно долго, потом он вдруг медленно пошел к вешалке в углу, надел плоскую клетчатую кепочку, которая как бы еще крепче вдавила его огромную птичью голову в грудь, потом он надел длинный черный плащ и направился к выходу. Мы в некоторой растерянности следили за ним... видимо, следовало считать, что мое приглашение принято: объяснять что-то дополнительно он считал явно излишним.