Любовь-убийца (сборник)
Шрифт:
Завидев танцплощадку – рассохшуюся кадушку света, он с безразличием вспомнил, что тоже, случалось, изнывая от скуки и унижения, тянул руку за контрамаркой, надеясь, что она ему не достанется. Но это было почетное унижение, им можно было хвастаться, как, наверное, в старину не считалось унизительным напроситься в гости к королю.
Он зачем-то припал к освещенной щели. Перед ним кружились голые ноги в туфельках – полные, худые. Ему было на них наплевать. Он перевел глаза вверх, на лица, и столкнулся с сияющим девичьим взглядом, которым она смотрела на своего партнера.
По пути в уборную он сбился с дороги и ориентировался исключительно по пронзительному запаху хлорки. Совершенно неожиданным было количество ям и бугров, деревья выскакивали как из-под земли. Они толкались совсем не больно, но буквально сшибали с ног.
Он вспомнил, что где-то неподалеку, если верить Андрюхе, дружинники кого-то тыкали в спину. Добравшись до места, он с усилием всмотрелся в огромное «ню» над желобком, в котором взбитыми сливками стояла хлорная пена – молочная река. Лицо у «ню» было нацарапано кое-как – «точка, точка, запятая», а всю свою страсть художник вложил в грандиозные бедра, напоминавшие исполинский червонный туз. Может быть, все-таки это и есть нормальный взгляд на женщину, а он, по обыкновению, путает и усложняет?..
Он, спотыкаясь, брел в темноте, в которой, тоже спотыкаясь, разыскивали его несчастные женщины, не знавшие, кому предложить себя. Некоторые, может быть, не решатся так прямо обратиться к нему за помощью, но тут уж не зевай. Наконец неподалеку от танцплощадки одной из них повезло – она столкнулась с Олегом нос к носу.
– Не меня ищешь, девушка? – развязно спросил Олег, хватая ее за руку. Слова, интонация, жест сработали, как у автомата, – тоже, оказывается, сидели в нем.
Она рванулась, но это было не так просто. Автомат, пробудившийся в нем, хотел предложить ей не ломаться, но тут он случайно взглянул ей в лицо, иссеченное тенями ветвей, и увидел в нем испуг, гнев... И немедленно сработала другая автоматика – рука разжалась сама собой. «Извините», – пробормотал он, и она со всех ног кинулась к свету.
Он еще долго блуждал в темноте, падал, продирался сквозь кусты, уткнувшись в собственный локоть. Неполноценный он какой-то, что ли?.. У Андрюхи же вот полная гармония... Думалось механически, краешком сознания. Было так худо, что не хватало сил не только на тоску, а даже закрыть рот – да пусть его, хоть проветрится...
Что-то забелело впереди, и он очутился перед женщиной с рыбой. Могучие бедра ее плыли перед глазами и все не могли уплыть до конца. В последнем, не потушенном мукой пятачке сознания вспыхивали какие-то обрывки: «Андрюха трепался... я смотрел на ее бедра... а когда я посмотрел той девчонке в лицо, я уже не мог ее держать... Лицо – зеркало души... Я думал, грязи нет... это и есть грязь, когда не смотришь человеку в лицо... когда тебе нужны его ноги... или руки... а на зеркало души тебе плевать... грязь – это та баба в уборной,
Со слюной было истинное мучение – ее ведь не сплюнешь, не закрыв рта, а сил на это не было. Если бы хоть не дышать вермутом... За оградой миллионами окон переливался пятиэтажный дом – столько окон Олег в жизни не видал, хотя некоторые и не горели – чернели, будто выбитые зубы. Стен было не различить, и окна пылали, словно дыры в небе, прорубленные в край безбрежного света.
– Так ты сюда вернулся? А я тебя ищу по всему парку... еще, думаю, загребут с непривычки.
Кача бережно держал его за плечо, но и это было ему все равно. Он и так еле успел нагнуться.
Уже нечем было, а его все корчило. Лицо и мышцы живота готовы были лопнуть. Кача заботливо поддерживал его поперек живота.
– Потрави, потрави, – одобрительно приговаривал он, и не мог не отметить профессионально: – Пресс ты хорошо поднакачал.
Наконец и Олег отплевался от клейкой слюны и принялся утирать залитое слезами лицо.
– Ну что, можешь идти? – заботливо спрашивал Кача. – А то там метут всех подряд – в кустах какую-то бабу зарезали.
– Как?!.
Олега сквозь всю его очумелость словно хватили пустым цинковым ведром по голове.
– За что?..
– А хер знает... Может, изнасиловать хотели, а она не давалась... А может, изнасиловали и пришили, чтоб не опознала... Тут же перо у каждого второго... Хотя в темноте... Как бы она их запомнила?.. Давай, давай, пошли.
– А... А какая она?..
Перед его глазами снова предстало иссеченное ветвями, искаженное гневом и страхом пухленькое личико.
– Не знаешь?.. Пухленькая?..
– Откуда я знаю, пошли!
Но Олег вдруг опустился в невидимую черную пыль и зарыдал так, как не рыдал, кажется, еще никогда в жизни.
– Ты чего?.. Ты чего?.. – ошалело встряхивал его Кача, и Олег кусал себя за руки, колотил по щекам, но рыдания рвались из груди неудержимо, как рвота.
Наконец он сумел кое-как остановиться и, запрокинув голову, начал выкрикивать черному могучему силуэту:
– Это я ее убил!.. Я!.. Слышишь, я!..
– Хватит мозги е...ть... – Кача даже перешел на непривычный для него язык и встревоженно отыскав в темноте руки Олега, начал вертеть их перед глазами, стараясь в отблесках дальнего света отыскать на них следы крови.
Не нашел. Рывком поставил Олега на ноги и, подталкивая в поясницу, повел к дырке в заборе, бормоча:
– Не, тебе точно пить нельзя...
А Олег все пытался объясниться через плечо:
– Я не в этом смысле... Но я тоже ее схватил, понимаешь, она на меня смотрела как на убийцу, понимаешь?.. Может быть, я был последний, кого она видела в своей жизни, понимаешь?..
Но Кача уже не отвечал. Он явно желал побыстрее закончить этот веселый вечер.
Олег был уверен, что это испуганное пухлое личико будет стоять у него перед глазами до конца его дней, но осенние дожди смыли это лицо вместе с летней пылью.