Любовь в эпоху перемен

Поляков Юрий Михайлович

— Зачем я надела туфли? Я же всегда хожу на работу в тапочках. Очень удобно.

— И зачем же вы надели туфли?

— Из-за вас, конечно! Провинциальные комплексы. И костюм из-за вас напялила. А то бы подумали, что все мы здесь чернавки какие-нибудь. Ой!

Скорятин едва успел подхватить падающую Зою. Потом, соприкасаясь горячими лбами и жадно обмениваясь дыханием, они выкручивали из щели засевший, словно гвоздь в доске, каблук, который в конце концов сломался. Оставшуюся часть пути библиотекарша грациозно прихрамывала. Впрочем, Волга была уже рядом, за темным лугом.

— А вот и наша Языческая Троица! — Мятлева показала на камни,

торчавшие из луговины, как покосившиеся печные трубы сгоревшей деревни.

Она скинула туфли и подвернула брюки. Гена из солидарности сделал то же самое, и они пошли по влажной, мягкой, холодящей ступни мураве. Луна, укрытая кисейным облаком, освещала им путь прозрачной полутьмой. Вблизи стало ясно: это не кирпичные останки, а настоящие гранитные монолиты, вросшие в землю. Самый большой напоминал утолщениями тучную детородную женщину, а два других, поменьше, выглядели, точно дети.

— Хм… Менгиры! — определил Скорятин.

— Вы и такие слова знаете?

— Ну да, писал про Стоунхендж.

— Вы были в Англии?

— Доводилось.

— Везет же людям! Знакомьтесь! Это — Лада, а это ее сын Лель и дочь Полеля, — объяснила Зоя. — Раньше думали, что Полель — второй сын, младший. Но Илья уверен: Полеля — дочь. Остатки святилища вятичей. Илья считает, до потопа тут была столица Гипербореи — Святоград.

— Извините, а старик Ной, случайно, не местный?

— Я тоже не очень-то во все это верю. Но Языческая Троица очень древняя. В шестнадцатом веке прислали нового митрополита Гороховецкого и Тихославльского Евлогия. Он возмутился такой чертовщине на святой Руси, приказал вырыть камни, вывезти на середину Волги и бросить в воду…

— Зачем?

— С язычеством боролся. Илья же рассказывал. Полтысячи лет, как Русь крестили, а неплодные бабы мимо божьего храма толпой на Ладин Луг бегут — потомства просить.

— И помогает?

— Говорят, да. Надо сначала к Ладе прикоснуться, а потом к Лелю, если хочешь сына, или к Полеле, если — дочь. Потрогайте, не бойтесь!

— Я не боюсь…

Зоя взяла его руку и приложила к оглавью большого менгира. Камень оказался шершавым, как пемза, и теплым. Потом она осторожно повлекла Генину ладонь к выпуклому животу каменной бабы. Поверхность стала гладкой, будто отполированной, и почти горячей.

— Представляете, сколько женщин гладили Ладу и молили о детях! Ну, Евлогий нанял землекопов из черемисов. Местные все отказались. Начали рыть. Сперва землю лопатами выкидывали, потом корзинами на веревках таскали, а до основания никак не дороются, камни вглубь шли и становились жарче. Когда гранит раскалился докрасна и задымилась одежда, черемисы бросили лопаты, прыгнули в ладьи и уплыли домой. Евлогий тоже перепугался, велел завалить ямы, кроме одной, куда уже набралась и булькала горячая вода. Сам он, потрясенный, затворился в церкви, молился неделю, а потом вышел к людям, объявил себя Великим волхвом Языческой Троицы, расстригся и стал раскрещивать народ в горячем озере. Вода оказалась целебной — горбатых и скрюченных распрямляла. Пошел доход. Прознали в Москве, прислали дьяка Собакина со стрельцами. Он заковал безумного епископа в железа и увез в Соловки. Евлогий там и умер на цепи, в норе под крепостной стеной. А Троицу больше не трогали — боялись. Только озерцо засыпали камнями и сравняли.

— Неужели правда?

— Конечно! Об этом даже в «Технике — молодежи» писали.

— Да, вообще-то живот у Лады горячий.

— Ну, кого трогать будете?

— Полелю,

пожалуй… — Скорятин положил ладонь на теплый шершавый камень. — А вы?

— Незамужним нельзя. А то ветром надует! — засмеялась Зоя. — Волгу бум смотреть?

— Бум, бум, бум!

Они дошли до обрыва, сели в траву и долго глядели в черный провал русла, не видя, но чувствуя движение большой реки: казалось, их вместе с берегом медленно влечет вправо. Из затона тянуло затхлой прохладой и живой рыбой, ходившей в глубине и нарушавшей воду всплесками. Мигали в ночи смуглые бакены, похожие на большие пешки. Вдоль потустороннего низкого берега, по невидимому шоссе пробирался крошечный, как жук, автомобиль, нащупывая путь длинными усиками света. Зоя сидела, положив голову на колени, точно Аленушка, и смотрела вдаль. Гена с нежностью заметил, что профиль у нее тонкий, словно очерченный классическим пером.

«Должно быть, из уездных дворяночек… — подумал он. — А почему бы и нет? Не всех же извели. Вот и Киса Воробьянинов работал себе в Старгороде регистратором, пока его не сбил с толку кипучий Бендер…»

Скорятину захотелось обнять Зою, поцеловать, опрокинуть на траву… Желание было неодолимое и невыполнимое одновременно, что-то вроде влечения с балкона — вниз…

Вдруг посвежело. Ударил ветер. Луну и звезды заволокла косматая туча. На лоб упали холодные капли.

— Дождь!

— Разве? — удивилась она.

— Определенно — дождь! — повторил он и привлек ее ладонь к своему лицу.

— Точно! — Зоя тронула его мокрый лоб и вскочила. — Бежим! Сейчас ливанёт!

И точно: темное небо вздрогнуло, зашевелилось, исказилось ослепительной судорогой — и на мгновенье стало так ярко, что крест на ближней церкви высветился каждой завитушкой. Раздался оглушительный скрежет грома — и на землю рухнул ливень.

— Скорее! — закричала библиотекарша, захлебываясь дождевой водой. — Сюда часто бьет молния…

Держа обувь в руках вверх подошвами, они помчались по хлюпающей траве, а выбежав на дорогу, оказались по щиколотку в потоке, бурлившем в асфальтовом русле. Клокочущая вода мутно отражала молочные вспышки молний.

— Куда теперь?

— Ко мне! — Она махнула рукой в сторону Гостиного Двора.

Они побежали дальше, чувствуя, как тяжелеет, намокая, одежда. Вода слепила. Зоя с размаху шагнула в бочажок, вскрикнула и присела.

— Что случилось?

— Ногу подвернула. Какая же я сегодня невезучая!

Скорятин поднял девушку на руки. Обхватив его за шею, она странно улыбалась. Казалось, ее залитое дождем лицо плачет и смеется одновременно.

Гене показалось, что все это он уже видел в каком-то нежно-запутанном, черно-белом фильме. Странная встреча в случайном городке. Один день вместе. Нечаянное грехопадение. Разлука. Тоска по неопознанной любви, растянувшаяся затем на всю жизнь. В том кино героиня тоже подвернула ногу, и герой красиво нес ее сквозь такой же грохочущий ливень. Мокрые, дрожащие от холода и страсти, они слились в поцелуе, едва найдя укрытие в заброшенном амбаре. А потом — ослепительные молнии выхватывают из темноты молодые тела, которые с каждым раскатом грома становятся все смелее и обнаженнее. Наконец, последняя, самая яркая вспышка, самый тяжкий удар — и крупный план невыносимого взаимного счастья… Затемнение. Волглый рассвет. Нагая юная женщина осторожно входит в туманную утреннюю реку. Герой смотрит на нее в щель между досками, улыбается небритыми щеками и закуривает…