Любовь в прямом эфире
Шрифт:
— Извини, что так получилось. Вообще-то это приличное место, — сокрушался Лев, когда вез Софью домой.
— Бывает. В любом приличном обществе есть неприличные люди, — философствовала Соня.
— Хорошая фраза. Надо запомнить, — Лев внимательно следил за дорогой, но украдкой поглядывал на девушку.
— А почему тебя называют Мышкой?
— Это с детства, — тихо засмеялась она. — Когда мне было четыре мама вышла замуж за отчима. Он меня удочерил, дал свое отчество и фамилию. От первого брака у папы двое сыновей. Когда он привел нас знакомиться
— А драться тебя тоже папа научил?
— Не-е-ет. Папа научил меня стрелять. Он любит охоту. Мои братья занимались боксом и меня немного приобщили.
— Брат, который ЧС-ник?
— Да. Один из.
— А то, что твой друг сказал — правда?
— Что именно?
— Что у тебя почерк, как у серийного убийцы?
— Не-е-ет, — засмеялась я. — Это прикол у нас такой. Я только один раз ударила парня, который распустил руки. Это было в нашем дворе. Мне было лет 18.
На несколько секунд воцарилось молчание. Лев хотел задать очень важный, но неудобный вопрос. Однако не знал, как сделать это правильно.
— Можно последний вопрос?
— Давай.
— Почему ты не любишь, когда тебя трогают?
Он мельком взглянул на Соню, а она и бровью не повела.
— Меня в детстве пытались похитить цыгане на Зеленом базаре.
— Да ладно? — воскликнул Лев. — Не может быть! Ты шутишь?
— Серьезно! Я понравилась жене цыганского барона, потому что была белокурая и кучерявая.
Лев громко засмеялся.
— Понятно, — он крутанул руль и машина повернула направо, — не хочешь об этом говорить?
— Не хочу, — кивнула Соня.
Лев припарковался в ее дворе и заглушил мотор. Он догадался, что Софья немного зажата после случившегося. И хотя ему очень хотелось слегка коснуться ее руки, но пришлось сдержаться. И, когда она поблагодарила за вечер и спешно покинула салон, он точно решил, что эта встреча не последняя.
Глава 8
Софья
Наше время
Умывшись и переодевшись в домашние шорты и майку на тонких бретельках иду на кухню заварить себе чай. Поплакала, пострадала и вроде бы успокоилась — нам не привыкать. На столе звонит мобильный, а на дисплее высвечивается фотографии мамулечки. Только она может звонить так поздно.
— Привет, мам!
— Привет, дочь! — передразнивает она. — Почему трубку не берешь?
— Пардон, была в ванной, не слышала. А что?
— А что у нас с голосом? Ты что плакала? — у мамы тон бывалого следователя. Нет, ну как она это делает?
— Не-е-ет, просто Кеша чудит. Мне опять предъявили за его непристойное поведение, — отшучиваюсь я.
— Не кот, а простигосподи, — цокает маман.
— Не гоже, ваше сиятельство, так о внуке, — призываю к совести этой святой женщины.
— Кстати, о птичках… — резко меняет тему мама.
— О нет, не начинай, пожалуйста.
—
— Опять? Блин, мать, я скоро разорюсь на этих тоях. Это же стабильно опять десятку нести (десять тысяч тенге — это почти 2 000 рублей).
— Не ной! Вот замуж будешь выходить или родишь, тебе родня по двадцатке принесет. И гулять будут три дня от радости.
— Даже если эту двадцатку умножить на количество нашей родни, моя свадьба не окупиться, — фыркаю я. — Ты только поэтому звонишь, или еще что-то? — по голосу ведь чувствую, что не договаривает.
— Да, еще, — делает многозначительную паузу, а по спине пробегает холодок.
— Что-то с папой? — со страхом спрашиваю.
— Не-е-ет. Что с ним станется? Он живее всех живых, — мама сначала смеется, а потом делает голос ниже. — Сонь, я видела твоего отца.
Молчу. Сжимаю в кулаке чайную ложку и кусаю губы.
— Ты здесь? — зовет мама. — Соня?
— Да, — отвечаю сипло. — И где ты его видела?
— На ярмарке. Мы с папой ездили туда за мясом. Столкнулись случайно. Узнал меня сразу. Первый даже подошел.
— М-м-м, — тяну еле слышно.
— Про тебя спрашивал.
— Ох, мам! — протестую я. — Вы не виделись почти сорок лет и тут он вдруг вспомнил: “А-а-а, у меня же, кажется, дочь есть от этой женщины!”,
— Софа, ну что ты так реагируешь?
— А как мне реагировать на человека, который тебя беременную бросил и развелся? М? Не поздно он спрашивает про меня? Может, еще двадцать лет подождет, пока я на пенсию не выйду?
— Так, понятно, — обреченно вздыхает мама, — ты не готова к разговору.
Соплю в трубку, пытаясь унять гнев и горечь. Не знаю, что меня больше разозлило: то, что мама спокойно говорит о человеке, который ее предал в самый важный момент, или что он спрашивал про дочь, которую не захотел признавать?
— Не готова. И не буду, — веду себя сейчас, наверное, как капризный ребенок, но биологический отец — больная тема для меня.
— Хорошо. Не злись, а то морщины раньше времени появятся, — мама переводит все в шутку. — Ложись пораньше и не пускай кота в кровать.
— А кого мне еще туда пускать, если не кота?
Прощаюсь с мамулечкой и погружаюсь в болезненные детские воспоминания. Нет-нет, у меня было счастливое детство: мама, бабушка Алла, дедушка Ваня. Мы жили втроем в этой самой квартире в “Золотом квадрате” — центре Алматы. Я купалась в маминой любви и ласке, а баба с дедом меня всячески баловали. Алла Федоровна преподавала музыку в консерватории, дед Иван Васильевич работал фотографом в газете “Казахстанская правда”. Типичная интеллигентная семья. Но в детском саду, из которого меня забирал обычно дедуля я стала замечать, что за другими детьми приходят мужчины помоложе и ребята называют их папами. Когда я спросила об этом маму, она почему-то заплакала и ответила, что мой папа на небе. Фотографий в то время и так было с гулькин нос, поэтому я никогда не задавалась вопросом, а как он выглядел. Мне было тогда почти четыре.