Любовь вопреки

Ти Эллин

— Я не знаю, мам, я… Я ничего не пойму.

Бреду к дивану и сажусь на него, упираясь локтями в колени. Опускаю голову. Дышу.

Внутри какая-то каша, как в голове, так и в области сердца. Я не выдержу, если его посадят, я не выдержу, не выдержу, я не…

— Не посадят, — говорит мама, и я вздрагиваю, понимая, что говорила эти слова вслух. Чёрт. Невнимательная идиотка. — Игорь поможет ему. Он не позволит, я уверена.

Мама садится рядом. Гладит меня по волосам и молчит. И я молчу. Потому что а что говорить? Я чувствую себя паршиво, но ему

там явно хуже. Что там делают с ним? А если бьют? А если заставляют признаваться в чем-то? А если что-то пишут? А если Игорь не справится и его всё-таки посадят?

Встаю. Не могу сидеть на месте. Мне отчаянно хочется ему помочь, но я понимаю, что толку от меня нет. И так во всем виновата. Это из-за меня всё…

— Мань, сядь, — говорит мама, употребляя мое детское прозвище. Терпеть его не могу, если честно, но сейчас в целом плевать. Пусть будет Мань. Не так уж и плохо, да? — Нужно постараться успокоиться. Иди ко мне.

Она раскрывает руки для объятий и я сажусь рядом, с удовольствием ныряя в них. Снова как в детстве. Когда она успокаивала меня, когда я плакала из-за разбитых коленей или очередного бросившего меня семилетнего ухажера.

Мы сидим так очень долго. Мне кажется, я даже умудряюсь задремать на какое-то время, потому что когда открываю глаза, понимаю, что от долгого сидения в одной позе у меня затекла нога.

Я выпрямляюсь и смотрю на маму. Она молча сверлит взглядом стену.

— Не звонили? — спрашиваю хрипло и прокашливаюсь.

Она отрицательно качает головой. Никто ничего не знает… До сих пор.

Я очень волнуюсь, правда. Мне необходимо знать, что с ним, иначе просто умру, я клянусь. Глаза начинает щипать от понимания происходящего. Нанесение тяжких телесных — это серьезное обвинение, и за это действительно могут дать срок.

Стираю пальцами сорвавшиеся с ресниц слезы и стараюсь взять себя в руки. Не время. Мы всё еще не узнали, что там происходит.

— Мань, — внезапно зовет меня мама, и я поворачиваюсь к ней. — А что между вами с Ярославом?

Я застываю на этих словах и абсолютно точно перестаю дышать.

— В каком смысле? — мой голос дрожит слишком явно, но скрыть это не выходит. Я практически в ужасе.

Как некстати вспоминается всё, что было между нами. И пусть это “всё” в сравнении с чем-то практически “ничего”, но для меня… это многое. Его забота, нежные касания, легкие поцелуи, разговоры обо всем и ни о чем, взгляды…

— Вы не ладили все эти годы, — поясняет мама свои догадки, — а сейчас ведете себя так, словно самые близкие люди в жизни друг друга. Он в тюрьму готов за тебя сесть, ты рыдаешь сидишь, волнуешься. Что это?

— Мы просто выросли и подружились, — говорю, опуская глаза. Я не то чтобы верю самой себе. Потому что между нами явно что-то большее, чем просто дружба. Что именно я понятия не имею, у нас как-то не было времени обсудить. Точнее, я пыталась, но толком никуда этот разговор не привел.

— Ты уверена? — спрашивает мама. В ее словах нет укора, только любопытство, и мне немного становится легче от этого.

Самую малость.

— Мам, если честно, всё так сложно, что…

Я не успеваю договорить. Да и к лучшему. Потому что входная дверь открывается и через пару секунд на пороге гостиной появляются Ярослав с Игорем.

Я бегу к нему не контролируя себя, бросаюсь на шею и начинаю громко плакать. Мне в целом всё равно, что подумают мама с Игорем, я так волновалась, что мне очень срочно нужно это выплеснуть.

Я обнимаю крепко, изо всех своих сил и реву дурочкой в грудь, чувствуя, как он обнимает в ответ, поглаживая руками по спине и волосам.

— Не реви, Маш, всё хорошо, — шепчет он мне, но я толком ничего не слышу из-за собственных слез. Нахально отвоневываю себе еще несколько минут такой слабости, просто обнимая его на пороге гостиной и пачкая одежду слезами.

Когда приходит успокоение, я чувствую сильное смущение. Наверняка же на эту сцену смотрят мама с Игорем… Блин.

Медленно отстраняюсь от Ярослава и оборачиваюсь, но в гостиной их не нахожу.

— Где родители? — шепчу, спрашивая у Ярослава.

— Ленка увела папу на кухню. Идем туда.

Мысленно благодарю маму и иду за Ярославом. Мама накрывает на стол и я сажусь рядом с Яриком, делая вид, что вообще-то и не плакала на груди братишки так, словно он мой муж, которого забирают на войну.

— Ну, — говорит мама, заканчивая с сервировкой стола и усаживаясь рядом с Игорем, — а теперь по порядку. Кто что натворил, кого за что забрали, и как освободили. Нам всем нужно понять, что вообще тут творится.

— Ну… начать должен, видимо, я, — говорит Ярослав, опуская голову. — На том вечере, когда Маше стало плохо, к ней подкатывал этот му… Давид. Не знаю, слышали вы или нет, но слава о нем ходит мягко говоря не очень, но батя мент отмазывает от всего. Он опаивает девчонок, везет их домой, пользуется конечно без их согласия, а потом говорит что они были пьяные и на всё согласны. Я увидел, что он лезет к Маше и поговорил с ним. А потом уехал. А он, видимо, мои разговоры до конца не понял. Короче, на том вечере Машка не отравилась, — он поднимает взгляд на меня и пару секунд молча смотрит, а потом переводит его на родителей и продолжает: — Он подсыпал ей наркотики. Док сделал анализ сразу, как я заподозрил, всё подтвердилось. Доза стремная, но жизни в целом не угрожало. А вот состоянию и здоровью — да. Никто не знает, что было бы, если бы она допила тот коктейль.

— Боже… — всхлипывает мама, закрывая ладонями лицо.

— Короче, пока док был тут и капал Машку, я поехал к нему. Не мог не поехать. Разворотил ему морду и ни о чем не жалею. Только о том, что в живых его оставил, наверное.

— У него сломаны ребра, отбита селезенка, перелом руки, многочисленные ушибы, кажется, отбита почка, не помню, — говорит Игорь. — Перелом носа, что-то с челюстью ну и в целом лицо в мясо.

— Ярик, — шепчу, услышав этот ужас. Как нужно было его бить? Чем он руководствовался в тот момент? Что чувствовал? — Как так…