Любовь-война
Шрифт:
– Это Череп тебя прислал? – резко приподнимаясь на локтях, спрашивает Андрей. – Попросил уговорить меня не предпринимать ответных действий?
– Да, он… То есть нет. Я пришла сама. Просто он сказал, что…
– Какая же ты сука, Кавьяр! – в сердцах восклицает Шульц и вдруг заливается хриплым, но совсем не веселым смехом. – Я-то идиот решил, что ты в больничку ради меня явилась, самочувствием моим захотела поинтересоваться… Но нет! Ты, оказывается, по поручению своего парня прискакала!
Потрясенно хлопаю глазами, силясь осознать смысл его слов. Как же он мог
– Я ради тебя и явилась, Андрей! – возражаю я. – И никакой он мне не парень!
– Да похер! Мне вообще плевать и на тебя, и на этого ублюдка! – он обессиленно откидывается обратно на подушку и уже тише продолжает. – Но просто так я этого не оставлю, даже не надейся. Нужно отвечать за свои крысиные поступки.
Голос Андрея полон такой лютой злобы, такой неприкрытой ненависти, что у меня не остается ни единого сомнения: он непременно претворит свои угрозы в жизнь. Впервые за все время нашего знакомства он реально хочет меня сокрушить. И почему-то я уверена, что у него это получится. Ведь это Шульц. У него всегда все получается.
Мне вдруг становится очевидно, что сегодня, а точнее в тот день, когда его избивали Донские, последняя ниточка, связывающая нас, оборвалась. Мы пересекли черту, вышли в точку невозврата, и за нашими спинами ничего не осталось – все сожжено дотла, и лишь обугленные руины напоминают о том, что когда-то мы были лучшими друзьями.
– Я отвечу, Шульц. Сама отвечу. Не впутывай сюда никого.
Несколько мучительно долгих мгновений Андрей буравит меня презрительным взглядом. Смотрит так, будто душу из меня хочет вынуть и наизнанку ее вывернуть. Не выдержав напора, опускаю глаза в пол, а он мрачно изрекает:
– А за меня ты так никогда не вступалась.
Не говори так, Андрей. Неправда это. Я бы за тебя любого порвала. Я бы до крови дралась, тебя защищая. Я бы сердце вытащила и перед тобой положила, на, мол, бери, оно твое - что хочешь делай. Я бы на все ради тебя пошла…
Если бы ты тогда в лагере вступился за меня.
– Так мы договорились? – до боли в ладонях сжимаю кулаки, чтобы не разреветься.
– Договорились, - устало кивает он, снова отворачиваясь. – А теперь пошла вон отсюда.
Глава 34
Кристина
Последующие недели я жила как в тумане. На автомате ходила в школу и на тренировки по волейболу, без подключения сознания совершала утренние пробежки с Верой, вполуха слушая ее беззаботную болтовню, а по вечерам закрывалась в комнате и погибала от тоски, которая голодной гиеной пожирала мою душу.
Так плохо, как в те дни, мне не было еще никогда. Я корила себя за совершенные ошибки, жалела Шульца, который, по словам класснухи, пробудет на больничном не меньше месяца, скучала по приятелям из стаи и оплакивала свою, как мне казалось, похороненную юность.
Ну почему мы не ценим то, что имеем? Почему нам непременно нужно искромсать свое счастье на мелкие кусочки, чтобы понять каким абсолютным и окрыляющим оно было?
Валяясь в обнимку с подушкой и завывая под грустный рок, я размышляла о своем прошлом и дивилась собственной глупости. Ну, что мне стоило поговорить с Андреем тогда в лагере, когда мы были еще друзьями? Объяснить, как меня задел его смех над моим дневником, попытаться поделиться своими переживаниями? Он бы наверняка понял. Это же Шульц. Умный, как стая математиков, и догадливый, как сыщик.
Но я труханула. Малодушно набросилась на него с обвинениями, даже не потрудившись выяснить отношения и, возможно, выслушать его версию случившегося. А вдруг в глазах Андрея все выглядело иначе? Вдруг он бы смог объяснить свое поведение, и нам не пришлось бы закапывать в землю многолетнюю дружбу?
Эх, если бы да кабы. К сожалению, правильные мысли в настоящем не способны изменить изуродованного прошлого. Настоящие вершится здесь и сейчас, в эту секунду. И каждое неверно принятое решение, каждая невысказанная обида и затаенная злость вонзают крошечные кинжалы нам в сердце. Именно поэтому концу жизни оно все сплошь в шрамах, болит и иногда кровоточит. О прошлом напоминает.
Все это время на районе было спокойно, а значит, Шульц сдержал слово: Шабловские не стали напирать на Донских, а те, в свою очередь, не тронули меня. Честно говоря, я испытывала смешанные чувства по этому поводу. С одной стороны, я была рада, что больше никто не пострадает из-за моего необдуманного вранья, но с другой – такое решение Шульца являлось очередным подтверждением его благородства. Этот поступок ярко подчеркивал, насколько милосердным и рассудительным может быть он и насколько бессердечной и желчной оказалась я.
Родители Шульца, судя по слухам, были очень взволнованы нападением на сына, даже заявление в ментовку настрочили, но Андрей никого не сдал. Уж не знаю, как ему удалось отвертеться от всех этих расспросов, но факт остался фактом: ни Черепа, ни других ребят, участвовавших в избиении, к ответственности не привлекли.
Однако, несмотря на его отказ от мести Донским, я не питала иллюзий насчет излишнего добродушия Шульца, ведь он ясно дал понять, что не спустит случившееся на тормозах. Андрей хоть и добрый, но мямлей его назвать никак нельзя. Если он захотел кого-то проучить, то сделает это максимально эффективно и изощренно. Таков уж Шульц – в определенных обстоятельствах может быть пугающе расчетливым и хладнокровным.
Именно поэтому я с волнительным трепетом и болезненным содроганием ждала дня его возвращения в школу. Наверное, предчувствовала, что произойдет что-то дурное, нехорошее, непоправимое.
И не ошиблась.
Первые тревожные звоночки стали поступать тогда, когда, возвращаясь домой из школы, я случайно натыкалась на своих бывших друзей, недавних врагов, а сейчас уже просто ненавидящих меня ребят из стаи Шульца. Раньше они просто делали вид, что меня не замечают, но после происшествия с их вожаком стали проявлять агрессию открыто. Обзывались, ставили подножки, обвиняли во всех смертных грехах, а однажды чуть не закидали меня щебнем. Я тогда еле ноги унесла.