Любовь - всегдашняя моя вера
Шрифт:
Обратимся к последнему сборнику стихов Кузмина "форель разбивает лед" и попытаемся ответить на вопрос о том, что определяет ядро, основу личности Кузмина.
Книга состоит из шести больших разделов, которые в зависимости от установки исследователей рассматриваются то как поэмы, то как стихотворные циклы. Сразу нужно сказать, что, по нашему глубокому убеждению, есть все основания считать эти разделы именно циклами, в известной степени подобными тем, что были характерны для первых кузминских сборников (типичные образцы "Любовь этого лета", "Прерванная повесть", "Ракеты" и пр.). Об этом свидетельствуют прежде всего регулярная смена метра и разнообразие стиховых форм, тогда как для поэм Кузмина ("Всадник", "Чужая поэма", не вошедшее в наше издание "Николино житие") характерно метрическое и строфическое
Единственная аналогия, которая могла бы быть подыскана к циклам "Форели" в поэмах Кузмина - "неоконченный роман в отрывках" "Новый Ролла", который, однако, также весьма значительно отличается от любого звена последней книги прежде всего отсутствием внутренней завершенности своей идеи, тогда как в "Форели" все части безупречно приводятся к финалу именно своей композицией.
Итак, перед нами книга, состоящая из шести не связанных между собою непосредственно циклов, каждый из которых обладает собственным внутренним единством, как обладает единством и каждое из отдельных стихотворений, составляющих эти циклы. Но и вся книга в целом является единой; в ней, на наш взгляд, отчетливо прослеживаются те принципы художественного мышления Кузмина, которые сделали его одним из безусловно значительнейших русских поэтов двадцатого века.
В первом цикле, так и называющемся - "Форель разбивает лед" (характерно, что и в жизни и в творчестве Кузмина мотив рыбы, бьющейся об лед и пробивающейся на волю, повторяется не раз),- организующим началом является годовой цикл, и отдельные эпизоды связаны между собой не только общностью героев, но и прерывисто развивающимся любовным сюжетом, переносимым из современности в мир мифологизированной кинематографичности ("Второй удар"), балладного мистицизма ("Шестой удар"), а более всего воспоминаний из собственного прошлого. И через эти воспоминания и отвлечения в другие сферы человеческого бытия, через вписанную в современность фантастику проходит один сквозной мотив:
...я верю,
Что лед разбить возможно для форели,
Когда она упорна. Вот и все.
Очевидные любовные ассоциации этого образа (от глубинно мифологических до самых поверхностных) не могут заслонить и иного, вполне ясного смысла: упорное стремление к цели через все преграды и препятствия, даже кажущиеся непреодолимыми. В любом случае им суждено пасть, если настойчивость не будет ослабевать, и здесь не будут преградой ни чужая любовь, ни разлука, ни вмешательство потусторонних сил, ни соблазны легкой и веселой жизни, ни воспоминания о трагическом прошлом. "Ангел превращений снова здесь", новый год несет с собою победное завершение поединка форели со льдом:
То моя форель последний
Разбивает звонко лед.
Вывод не бог весть какой оригинальности и сложности, но для того, чтобы к нему прийти, понадобилось миновать массу искушений и препятствий, в любой момент грозивших тем, что мир так и останется прежним, двойник - одиночкой, Гринок - далеким шотландским городком, и, уж конечно, "трезвый день разгонит все химеры". Искушение и соблазн, преодолеваемые чувством истинной любви, вот то, что позволяет человеку сохранить свою индивидуальность.
В "Панораме с выносками" серия нравоучительных сценок и "картинок", представляющих печальные и радостные события жизни, ее приметы и подробности (уединение, питающее в старообрядческом скиту страсти; рождаемые темными чувствами убийства, отравления, кражи; загадочная вещица, хранящая на себе прикосновения самых верных друзей, разделенных непреодолимым пространством {70}), существует параллельно с "выносками", выходами за пределы этой нравоучительности, которые включают в себя и мифологические представления (Гермес-Ганимед - Зевс-орел), и таинственные религиозные мотивы, и, наконец, как результат всего, - летящий пароход, бесконечный простор, ветер, чувство окончательного расставания с мелькающими людьми и пейзажами, освящаемое присутствием "брата" (не исключено, что этот "брат" имеет отношение к мотиву "братства", "двойничества" из первого цикла). Соседство панорамы и действительности, ощущение их постоянного взаимодействия, связи искусства и жизни порождают чувство сладостного опустошения, возникающего при расставании с чем-то дорогим.
В "Северном веере" ощущение единства определяется событиями, связывающими жизни двух самых близких людей. Названное в пропущенном по цензурным причинам пятом стихотворении имя "Юрочка" впрямую открывает лирическую природу цикла, писавшегося в тот год, когда Ю. Юркуну исполнялось 30 лет:
Двенадцать - вещее число,
А тридцать - Рубикон...
Мелкие домашние подробности: имя собачки, часто посещавшийся когда-то ресторан, образы из прозы друга, точно названное место его заточения, - все ведет к откровенному выражению пронзительной нежности:
Возьми ее - она твоя.
Возьми и жизнь мою.
Наиболее, кажется, независимый от индивидуальных переживаний цикл в книге - "Пальцы дней", где создается и выразительный образ недели как панорамы человеческой истории, понятой через переплетение различных мифологий, где есть и Ной, и Марс, и Никола... Но в конечном счете все это концентрируется в каком-то очень близком и родном искусстве, становящемся "точкой, из которой ростками Расходятся будущие лучи".
Предпоследний цикл "Для августа" предлагает читателю не очень внятное сюжетное построение, основанное на пародийных откликах на современные "раздирательные драмы", как кинематографические, так и литературные: "Я никогда их не едал, у Блока кое-что читал"; "То Генрих Манн, то Томас Манн"; "Бердсли и Шекспир"; "Как у Рэнбо, под ногтем Торжественная щелкнет вошь" и т. д.
Эта пародийность подчеркнута и наиболее открытой во всей книге непристойностью отдельных эпизодов, и нарочитым введением описания воровской хазы, и издевательскими звукоподражаниями в заключительном стихотворении цикла. При этом внешняя событийность оказывается совершенно обманчивой: "И остаются все при своем". Ни путешествие в Голландию, ни прочие достаточно заманчивые приключения ничего не меняют, все возвращается, чтобы снова начаться и завершиться безо всяких последствий.
Поначалу и "Лазарь", последний из включенных в книгу циклов, кажется продолжением, хотя и не столь откровенно пародийным, начатой в "Для августа" линии: сложный сюжет, преступление, сыщик и суд, попытки установить истину, - почти детективная история. Но постепенно осознание того, что история теперешнего молодого человека Вилли - это история воскрешения евангельского Лазаря, перенесенная в наши дни, - заставляет нас по-иному смотреть на все сюжетные перипетии цикла. И тогда особую роль в нем приобретает "часовых дел мастер", зовущийся Эммануилом (что, как известно из Писания, означает "С нами Бог"); его участие одновременно завершает детективный сюжет примитивной и неправдоподобной развязкой и переводит его в иной, потусторонний план. Воскрешение Вилли-Лазаря после максимального падения в бездну отчаяния и позора позволило Кузмину в наиболее откровенной для конца двадцатых годов форме высказать надежду на Божественный промысел как в собственной своей жизни, так и в жизни всей страны, с которой он столь тесно связан. И здесь первый и последний циклы книги смыкаются: связь между ними определяется как возможностью надежды на собственные усилия, так и провиденциализмом. В мире, исполненном зла, насилия, непонимания, все же остается возможность воссоединения ранее разъединенного и тем самым восстановления истины, воскрешения уже умершего и пробывшего четыре дня во гробе.
Думается, что такой общий план рассмотрения всего последнего кузминского сборника позволяет нам говорить о его совершенно определенной целостности и соединении отдельных, нередко чрезвычайно "темных" стихотворений и циклов в особую общность, до известной степени повторяющую композицию первого сборника стихов Кузмина: если там описывалось восхождение человека от неподлинной, обманной любви к любви божественной, то здесь речь идет о пути, в начале и в конце которого явственно обозначена надежда на человека и на Бога, та надежда, с помощью которой только и можно выжить во все более и более ожесточающемся мире. Увидеть и трезво осознать эту жестокость, но передать читателю не ее, а цельность, ясность, любовь, уверенность в успехе дела, жажду воскрешения - вот задача, с которой Кузмину блестяще удалось справиться в итоге всего творчества.