Любовь. Бл***тво. Любовь
Шрифт:
— Да. Была.
— Что была?
— Это я так. Приезжай. А?
— Скоро уже вставать. Скоро на работу. Отдыхайте. Я люблю вас. Очень.
— Познакомь меня с дочкой. А?
— Ещё рано. Не время.
Знакомый, привычный, и уже ставший любимым, холодок отошёл — не приедет.
А Илана:
Илана положила трубку.
— Мама. Ты чего?
— Что чего?
— С кем говорила? Что случилось?
— Ничего не случилось. Спи.
— А с кем? Ночью.
— Успокойся. Доченька. С Ефимом Борисовичем. Спи.
— Ты же у него была сегодня.
— Он плохо себя чувствует.
— А что ты по телефону можешь?
— Если что — отвезу его к себе в больницу. Не вникай, доченька. И без тебя…
— Ты что! Я не понимаю тебя…
— Полюбишь —
— Ты что, мам!? А я?…
— Всё. Закончим разговор. Я же не бросаю. Всё остаётся на месте.
— Мамочка… Мам, а расскажи мне про папу. Мне же надо знать. Я уже не маленькая.
— Всё, всё, родненькая. Ты права. Но не сейчас. Я ещё не готова говорить про это.
А Ефим Борисович, положив телефон, уставился в окно, продолжая воображать, что вот опять приедет девочка его, и они спокойно полежат. Или не спокойно. Это как получится. Лишь бы приехала. Лишь бы снова видеть её рядом. Можно даже молчать. Можно рядом сидеть. Можно напротив, чтобы смотреть на неё. А можно лежать рядом, ощущая тепло её тела. А можно… А вот и выясняется, что когда любишь, выходит, что не это главное.
Он сидел на диване, глядя то в окно, то на телефон.
Ну, что он ждал?! Не жди, дорогой. Живи минутой, если эта минута счастья. Мы же не знаем, чем повернётся к нам судьба завтра. Ведь сам знаешь, как в жизни бывает. Лучше и не вспоминать.
А сейчас любовь. Любовь — это когда никакой политики в отношениях. Когда не действует, не имеет никакого значения каноническая, но реалистическая шутка: «Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нас». Шутка, пошлость, а если подумать, то, вовсе и не шутка, а закон взаимоотношения полов. Глупость какая — не полов, а вообще людей. Политика? Дипломатия? А любовь … — да никогда. Пришла Илана да и сказала, что любит. И он так её превозносит, стелется… И никто из них не думал о необходимости соблюдать какие-то правила. Они любили. Любовь — это стихия, игра… жизнь без правил. Любовь — гибрид… нет, смесь эгоизма и жертвенности. Где-то там, в заоблачных высотах, Что-то регулирует любовь. Да нам какое дело! Мы любим и нам не до высот!
«Ефим, шеф вызывает». Чего это? Всё вроде нормально. Последние операции без осложнений. Конфликтов, жалоб нет. Может, кто лечь должен? «Алексей Васильевич, звали?» «Да, Ефим. Какого рожна ты ни черта не делаешь? Бездельничаешь. Сколько ты получаешь?» «Почему бездельничаю? У меня последние дни по несколько операций ежедневно. А получаю ставку и за дежурства». «Это и есть безделье. Бедность и безделье. Сделаешь операцию и домой. А там что? Гульба? Хватай же момент. Разве можно жить только на зарплату твою?» «Алексей Васильевич. Я с больных денег не беру. Коньяки только носят». «Да я не об этом. Голова на плечах есть. Эрудиции достаточно. В консерваторию таскаешься. Нельзя только рукодействием заниматься. Я, вовсе не предлагаю тебе деньги брать. Возьмёшь и получишь по репе. Деньги надо брать законным путём». «Я, как и Остап Бендер, уголовный кодекс чту». «Мне ваш Бендер до лампочки. Вы, всё ваше поколение в нем по самые яйца. Причём тут уголовный кодекс? Если больной принёс деньги после, без договоренности и вымогательства, это больше не кодекс грызёт вас, а устав партии. Смеюсь. Не брал и не бери. Да ты садись. Чего переминаешься? В сортир что ли надо?» «Спешу, Алексей Васильевич. У меня ещё сегодня операция». «Милый, одними операциями у нас сыт не будешь. Мозги надо тренировать. О диссертации пора подумать. Ты хоть и городской врач, к кафедре отношения не имеешь, но бездельничать всё ж негоже». «Да на что мне диссертация? Работа длительная с очень низким КПД. Да и на десять рублей только больше. А то, что в диссертации надо размазывать не менее, чем на двухстах страницах, всё можно уложить в статье, не больше десяти страниц. Я уже сделал». «Да, ладно тебе. Ну, таковы правила игры. И работа приучает к аналитическому мышлению. А насчёт КПД, то если даешь согласие на диссертацию, я тебя завтра переведу в ассистенты кафедры. При твоих ста десяти эта сотня стоит КПД. Тем более, что статьи у тебя есть. Тему возьми по этим твоим работам». «Алексей Васильевич, я по-прежнему против диссертации. Но, как сказал Генрих Наварский: Париж стоит мессы. Забудем про КПД. А меня в ассистенты пропустят?» «Ну вот! Я ж говорил, эрудиция для соискателя достаточная. — Шеф засмеялся. — Я сегодня иду к ректору. Вроде лицензии на отстрел евреев отменили. Пропустят. Я же раньше молчал».
Игривость шефа, по-видимому, была связана именно с еврейскими проблемами. Ему самому, выходцу из дворянской среды, эта ситуация неудобна и неприятна. Так расценил Ефим слова и ужимки шефа, обычно более величаво разговаривавшего со своими помощниками по кафедре, да и со всеми врачами больницы.
Короче, надо, пожалуй, начинать работать над диссертацией. А вообще-то, без диссертаций, этих кропаний статей и прочего, жизнь, не в пример, вольготнее. Но ведь, действительно, стоит.
Клинический материал у него уже кое-какой накопился. Значит, прежде всего, надо заняться литературой. Всё это какой-то бред. Нужная литература для дела ему известна, статьи упомянуты, рефераты есть. Но для обзора надо капать всё, что к проблеме близко, а заодно и что дальше тоже. И это называлось умением работать с научным материалом.
Ефим уже заранее ненавидел эту работу, потому что делать ее надо исключительно из-за денег. А желание сбросить этот камень с тела и выбросить грязь сию из души заставило его выкинуть боевой вымпел, забить в тамтамы, выйти на тропу войны, то есть пойти в Ленинку и начать поиск всего, что давно найдено. По дороге он вспомнил шутку: основная задача молодого учёного убедить жену, что Ленинка работает круглосуточно.
Подбирать материал по журналам работа нудная, и потому, чтобы разогреть себя, почувствовать желание обратиться к научному печатному слову, он брал какую-нибудь интересную книгу и, лишь почитав, войдя в библиотечную ауру, переходил к журнальным поискам. И опять по косвенной аналогии вновь вспомнил ерунду: Эдуард П Английский, будучи гомосексуалистом, страдал от отсутствия наследника, поскольку от монарха требовалось продолжения династии. Для нужд престолонаследия он в постель укладывал с одной стороны любовника, с другой жену. Разогревшись на предмете страсти, он в последний момент успевал перекинуться и забросить свои хромосомы в лоно носительницы надежд державы.
Больше месяца длилась эта тягомотина с ненужной литературой. Набрав достаточно, он сел за стол и начал писать.
Статья им была уже написана и даже опубликована ещё до предложения шефа. Все карточки для «литобзора и клинические данные» он расклеил по большой чертежной доске и поставил её перед глазами на краю стола, прислонив к стене. Готовился. И время тянул. Хотел или не хотел, но всячески оттягивал начало — первые буквы, слова, фразы своего будущего фундаментального, бессмертного труда.
И вновь, чтобы разогнаться в библиотеке, он брал книги. Дома брать их боялся — это могло стать неостановимым процессом чтения. Время писать — время читать. Время камни собирать. Бумага, ручка… И… Стал вспоминать случаи, больных достойных его диссертации, но в голову приходили лишь какие-то сюжеты из жизни дома, улицы, больницы… Почему-то он стал записывать их в виде рассказов. Увлёкся. Но расписавшись, он хватался за голову и насильно заставлял себя переходить на сухой язык науки — почему то считали, что в науке (во всяком случае, в медицине, будто она наука, а не гибрид ремесла и искусства) должен быть особый сленг, который больше производил впечатление квазинаучного. Он приводил «литматериал», «клинические данные» и прочую дребедень, никак не прибавляющую ничего к его предложению по пониманию и лечению интересующей коллег болезни… Так и на следующий день. И на следующий… и ещё…