Любовь. Бл***тво. Любовь
Шрифт:
Илана! Чёрт возьми! Эта проклятая командировка. Полетела сопровождать тяжёлого больного в Саратов, который попал к ним в больницу по скорой помощи, а теперь переправлялся в родной город. Приказано сопровождать врачу и жребий пал на неё. Вчера звонила. Если будет билет, то прилетит сегодня. Машина будет от конторы, что приказывала. А он так хотел встретить её сам.
Утром он всё же смотается в больницу, взглянет на больных, что оперированы были вчера, поступивших по дежурству, и, пожалуй, поедет к друзьям. Созванивались старые, школьные ещё друзья, с которыми они душой не расставались все эти годы. Он любил эти встречи. С некоторыми он не терял, практически, ежедневной связи. Это было всегда интересно. Разные профессиональные интересы — физик, историк, филолог, медик, юрист, артист — создавали дружеский гомон со всех сторон
План, намеченный утром, выполнялся, словно это была стандартная операция, произведенная тысячу раз. Все равно участвовали в крике и питье, всем было хорошо. Неизвестно, что вспыхивало в мозгах друзей, но в его мыслях время от времени сверкало: «Илана. Ну, ну! Где же? Ну, сколько ж можно! Ну, хоть бы позвонила».
Катилась встреча. Шумели все. Он меньше всех. Он ждал. И он к тому же и не пил. Машина! Без машины он уже не мог. Он стал зависим от неё, словно от наркотиков. Он не пил — он ждал. И немножко кричал… прислушиваясь, не завибрирует ли на поясе у него мобильник.
Звонит! Завибрировал он.
— Я прилетела.
— Ты где сейчас?
— В машине. Еду.
— Приезжай прямо ко мне. Я бегу. Если приедешь раньше, иди в дом. Ключ у тебя с собой?
— Да. Но я только отъехала от аэропорта. Вы будете раньше. А вы где?
— Я уже бегу домой. Жду. Жду.
Он приехал раньше. По дороге забежал в магазин. Благо он на первом этаже его дома. Она же с дороги. Надо покормить. Напоить. Дома он бросился на кухню и стал готовить. До Иланы он никогда столько не занимался едой. Что-нибудь съест… и славно. А сейчас, когда он ждёт её… Да что и говорить! На плите что-то скворчит, шипит, булькает. Он бегает на балкон. Ждёт. Успел. Всё готово. Не успел — она пришла, а он не успел увидеть её у подъезда.
Пришла!
— Вот и я. Вы как?
— Любимая! Я жду. Ждал. Голодная?
— Я ела в самолете.
Он обнял её. Она прильнула к нему всем телом. И как всегда зарылась головой в его груди. Боже! Как он любил эту позицию в начале всякой встречи их.
— Ты всё же поешь.
— А вы?
— И я с тобой. Вестимо.
— А может, с дороги сначала под душ?
— Нет, нет. Сначала поешь. Потом под душ. И я с тобой. А?
Илана смеется. Сколько радости и счастья в её улыбке, в глазах… Или?.. Во всяком случае, он так видел.
Они стояли под тёплыми струями. Тепло не только от воды. Особое тепло шло от неё. Не от тела. Изнутри, от неё. От души. Нет и от тела. Тело прекрасно. Тело его профессия, но обнимал душу, а видел тело. Внутренним глазом, невидимым миру. Оно было прекрасней всех Венер Милосских мира. Г-споди! Душа и тело у ней едины. Продолжился бы миг сей до дней конца его. А ей-то каково будет, если так наступит день его последний.
Отфыркнувшись от попавшей в рот воды, она заскользила по телу его вниз, не разнимая своих объятий, пока не утвердила их у колен. Она обнимала его ниже талии и снизу, обратив оттуда своё лицо к нему, сказала:
— Вы знаете, я решила перейти на другую работу. Из больницы приглашают в институт.
— А что это ты? — Чего особенного-то, но у него что-то засверебило в груди.
— Во-первых, руководитель моей диссертации в этом институте. И мне легче будет её закончить там. Во-вторых, неохота ездить больных сопровождать. А время от времени приходится это делать. Наконец, зарплата там побольше.
Она
— А кто приглашает? Это надёжно?
— Кто ж его знает. А приглашает мой консультант по диссертации, Максим Львович.
Илана лизнула его по животу и ещё сильнее прижалась.
— Ну и исполать тебе, красна девица. Я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Только своей любовью.
— Это я тебе обеспечу.
Ему показалось, что вода стала чуть холоднее и он прибавил немножко тепла. Она внизу — он наклонился и поцеловал её в любимое темечко.
— Держись, девочка.
Он перевел кран на холод. Илана ойкнула, он вздрогнул. Хотя оба знали, и неожиданности не должно быть в опрокинутом на них холоде. А следом Ефим Борисович закрыл кран, потянулся к халатам и закутал одним из них свою девочку. Другой накинул на себя, и тотчас скинул.
— Я уже сухой. А ты?
Он подхватил её на руки и перенёс через край ванны, где они стояли.
— Не надо. Тебе нельзя.
— Боже мой! Надо быть голым, чтоб ты говорила мне ты.
— Так получается. Не ругай.
— Разве я могу тебя ругать? Я констатирую. Я радуюсь, девочка моя, когда слышу твоё ты.
Они пошли в комнату…
………………
Как им было хорошо.
А впереди ещё целый день счастья.
Ещё одно привычное застолье. И тосты, и разговоры про новые книги да премьеры, наконец, самое интересное — кто с кем живёт. Всё как всегда. Говорят, что сплетни дело женское. Ерунда! Мужчины также любят перемывать косточки знакомым, особенно, в разряде: кто кому дала, а кто не дала и кому. Короче, пошел безответственный пьяный треп, да и безответный, потому что по настоящему-то никто не слушал другого, а норовил сам поделиться какой-либо пикантной, эксклюзивной новостью. Даже если она и не была такой уж эксклюзивной. Ефим Борисович не достаточно выпил — автомобиль на шее, а потому в стадию рассказов о своих знаниях про знакомых не вошёл. Как врач, он знал некие вещи про близких и более отдалённых, но с детства своего медицинского был приучен больше слушать и молчать. Профессия такая. Хотя ох и мог бы он нарассказывать им! Напротив и чуть наискосок от него сидела прелестная молодая женщина. Как-то здорово в её теле всё было приложено одно к одному, что создавало удивительную гармонию в сочетании кожи, формы носа, высоты лба, вся фигура, талия, которую он разглядел, когда она встала. И вид сзади и вид спереди. Всё подходило друг другу. Волосы чёрные небольшой чёлочкой над глазами… А глаза… глаза!.. Как два дула, направленных в его сердце. Фира её звали. А потом она стала петь что-то под гитару. Он не слышал слова. Не вникал. Он слушал голос, смотрел на лицо и временами получал очереди из тех самых двух стволов. Она пела — грудь вздымалась. По-видимому, она была без лифчика и два соска, контурирующие под лёгким платьем, также были направлены в его душу. Так ему казалось — или хотелось.
Он горевал, что из-за машины не может выпить достаточно и, будто потому не может потерять голову и приобрести достаточную смелость для начала атаки на хозяйку орудий, так его обстреливающих. Но, хвала судьбе, Фира была свободна от запретов, обрекающих водителей на трезвость. Она, как выяснилось, пешеход. Во всяком случае, сегодня. Она и подошла к нему сама. «Фима. Ты мне нравишься». «Ты мне тоже. И очень». «И не сегодня по пьяни это родилось. Зелье выпитое дало лишь только смелость и отчаянность». Такая откровенность была ему по нраву.
Дальше у них пошёл бессмысленный разговор. Ещё не любовный, но по типу вполне стандартного флирта. И кончился тем, что они уже вместе уехали к ней домой. Жила она одна. А почему, он пока не выяснил, как и не понял, всегда ли она одинока или где-то в загашнике существует муж, а то и его суррогат.
Его безумно к ней тянуло. Любовь ли это — он не понял. Но не возникло ожидания страданий и печали, что бывает порой предвестником возможной любви. Радости любви так часто переплетаются со сложностями, печалями и самыми неожиданными неудобствами, по крайней мере, для одной из сторон возникшего альянса. Предчувствие?… Нет… всё же не было. Но не отказываться же от радостей, которые уже маячили перед ним.