Любовь. Бл***тво. Любовь
Шрифт:
А неохота. Такого не бывает. Холодок, холодок, но не тот, пугающий и ласкающий. Холодок по всему телу. Да, это ж просто озноб, наконец, сообразил доктор. «То-то мне и вставать не хочется. Надо бы температурку померить».
Короче, заболел Ефим Борисович.
Позвонить — не позвонить? Сказать — не говорить? Вот в чём вопрос. Хочется сказать — быстрей приедет. Сказать — волноваться будет. Волноваться! «Хорошо об себе думаешь» — себе и сказал Ефим Борисович. Всегда, больше двух часов он не выдерживал, не слыша её голоса, а тут ни звонка, ни голоса. Всегда он уже сам звонил, если не оперировал. А тут на тебе: звонить — не звонить. Гамлетовская высота.
Телефон откликнулся! Господи! Слава Ему!
— Наконец! Ты?
— Ефим Борисович, вы что не пришли? Дома?
Чёрт побери! Он же должен был сообщить в отделение. Это
— Ребята. Простите. Не позвонил. Температура. Простудился, наверное. Или грипп. Сегодня не приду. Полежу…
И ряд указаний дал. Просил не приходить — он ждал её. Она же, конечно, придёт. «Небось, телефон в кабинете разрывается. Мобильником не воспользовалась — думает, наверное, что на операции я. Позвоню сам чуть позже. Скажу, что дома. Не буду волновать».
И так полдня душа разрывалась: Быть или не быть! Не выдержал:
— Это я.
— А я вам звонила. Вы не в кабинете?
— Нет, я уже дома.
— Что, как рано? Операций нет сегодня?
— Угу. Может, придёшь пораньше?
— Я ещё не могу.
Сказать — не сказать? Не скажешь — ждать до вечера. Лучше сказать, пожалуй:
— Чего-то домой захотелось. Почему-то решил, что пораньше приедешь.
— Я позвоню.
— Мне что-то не можется. Будь пораньше. А?
— Постараюсь. Ладно. Позвоню.
И не сказал. Или сказал? Как-то ведь сказал — не поняла. Ничего не ел. И не хотелось. Всё ж, чайку попить бы надо. Жидкости нужны. Интоксикацию снимать надо. Озноб. Температура.
Ефим сделал себе чай. Надел тёплую куртку и вышел на балкон — вдруг приехала. Нет. Постоял, подождал. Холодно — озноб.
Ещё два часа прошло. Позвонил сам.
— Ты где?
— Еду, еду. Скоро приеду.
Он опять надел куртку и вышел на балкон. Нет и нет её.
Холодно. Да никакой это не озноб — просто холодно. Температура, по-видимому, растёт.
Ох. Наконец-то! Машина. Вышла. Не бежит. Идёт спокойно. Не бежит. А если бы знала, что заболел? Раньше-то бежала. Ефим заметался по комнате. Раньше надо было начать метаться. А сейчас-то что? Хоть чайник поставить…
Ну, а дальше всё, как всегда. Когда человек болеет. Близкие хлопочут, крыльями хлопают — заботятся. Тоже автоматические рефлексы, отработанные стандарты.
Застолье катилось по давно придуманным рельсам. Всё было, как всегда. Ефим сидел рядом с молодой дамой. Она была вся в розовом одеянии, и даже какая-то ленточка на голове и туфли на ногах были одного цвета с платьем. И светлые волосы, наверное, крашенные, тоже были с розоватым отливом. Возможно, так и надо, но Ефим не был большим докой в вопросах моды и стиля, имиджа, дизайна, или чёрт его знает, как всё это называется на современной иноязычно-русской мове. Во всяком случае, всё розовое рядом привлекло его охотничье внимание. Пока произносились тосты, которые он, вообще, на дух не переносил, а потому без отвлеченья всё внимание и направленность души, а больше плоти, бросил на соседку в розовом.
Какой-то дурацкий юбилей. Опять это принудительное гостевание. Нынешнему юбиляру Ефим Борисович около года назад убрал желудок, что этот бенефициант счёл причиной для приглашения хирурга на свой праздник, и пришёл к нему с такими приглашающими словами, что отказать было невозможно. Сказываться больным Ефим Борисович всегда боялся. После подобных симуляций он обычно и вправду заболевал. Единственно, что можно было, это во время гуляния устроить срочный телефонный вызов в больницу. Но тогда мобильных телефонов не было, а здешний он не знал. Вот он сидел и накачивал себя: с какой, мол, стати, он должен тратить своё время на это сидение с незнакомыми людьми. Единственное, что ему оставалось, так это начать клинья подбивать под эту бело-розовую, словно сладкая пастилка, соседку. Благо, несмотря на свой цветастый «имидж», гляделась она вполне адекватно его настроению. Плоть всеядна. Плоть — его профессия.
Надо начинать:
«Что вы пьёте? Вам налить? Я начинаю за вами ухаживать. Вы не против? Или сосед с другой стороны имеет больше прав ухаживать за вами?» Сейчас он выяснит главное. «Буду весьма польщена, доктор. Если не трудно, то
После многочисленных тостов, отвлекающих финтов застольный гомон стал абсолютно неуправляемым и каждый кричал другому столь существенное, что совершенно не слышал и не слушал реакцию на свои слова, да и реакции уже у каждого были на что-то своё. Неизвестно только, можно ли было всё это называть словами, во всяком случае, словами осмысленными. Вот тут-то и настало время супермена Ефима и его соседки. «Мы с вами столь долго общаемся, вместе пьём, по-моему, целую вечность уже, так не пора ли нам перейти на „ты“? А?» «Ну, для этого необходимо провести небольшую формальную акцию». «А именно?» «Доктор! Вы безграмотный что ли? Надо выпить на брудершафт». «Так и я про то же. Но здесь неудобно. Давайте рванём отсюда». «Куда?» «Найдём. Там, где можно выпить на брудершафт». Люся засмеялась. Она погрозила игривому собеседнику пальчиком. А потом и сама, хорошо разыгравшись, просто кулаком. «Я слишком много выпила, чтоб куда-нибудь ехать». «Да, я довезу». «А вы на машине?» «Что вы. Я же пил. Возьмём такси». «Хм. Ха. Интересно. Вы, что, серьёзно?» «Абсолютно». «Ха, а зачем?» «Чтобы выпить на брудершафт и перейти на „ты“». «Да? А что, в конце концов! Завтра уроков нет…» «Причём тут уроки?» «Да, я учительница. А у вас завтра операция есть?» «Сегодня же суббота, госпожа учительница. Я думаю, что мы сравнялись — учителя, по-моему, супермены, суперженщины». «Это верно. В конце концов… Пьяная женщина…» «Неправда. Вы не пьяная. Вы чуть навеселе. А доедем, будете стопроцентно трезвы». «Ну, что ж… В конце концов…» «Обождите. Я сейчас!»
Ефим Борисович подошёл к своему бывшему больному, долго расшаркивался, благодарил, желал, надеялся… и прощался. «Доктор, доктор! Я всё видел. Кто победил? Соседка или… или вы?» «Мы оба потерпели поражение». Бенефициант залился смехом, на глазах выступили никчемные слёзы. Он пытался подняться со стула, обнять и поцеловать родного доктора. Но ему удавалось лишь губы вытягивать. Он расплылся скабрёзной улыбкой и: «Ха-ха. И правильно. Пьяная баба пизде не хозяйка». И совсем уж радостно засмеялся. Такими словами он мне всё мероприятие сорвёт, подумал Ефим Борисович. Ещё, не дай Бог, кто услышал. Или эта пастилка. Он немножко испуганно помахал рукой и перешёл к соседке, пока настроение не было порушено дурацкой, хоть и правдивой, шуткой и оставалось вполне боевым. Они быстро подхватились и ушли.
Суббота святой день. Можно не вскакивать и быстрей нырять под перемежающиеся горячие и холодные струи душа. Можно спокойно, даже медленно подниматься, потянуться, посидеть на краю кровати, почесать задумчиво грудь и потом уж двинуться по обычному гигиеническому маршруту. Но более чем полувековая привычка не позволила эдакое размеренное начало жизни. Поскольку Ефим Борисович просыпался сам, без помощи будильников, в доме у него не было никакого аппарата, объявляющего необходимость начинать день. Рефлексы, наработанные за долгие годы, не отличали выходные дни, и просыпался он, практически, всегда в одно и то же время. Потому и сегодня он выпрыгнул из постели в обычном темпе и, только окатившись первыми холодными струями, стал думать о предстоящем дне.