Любовь... Любовь?
Шрифт:
— Что ж, ладно... Благодарю вас.
Теперь мы сидим и обмениваемся какими-то пустопорожними фразами, и они начинают выспрашивать то да се о моей семье. Рассказываю им о Старике, и о нашей
229
Старушенции, и о Крис, и о Джиме, и о Дэвиде. Кажется, им было бы приятнее, если бы мой Старик оказался врачом или юристом или хотя бы держал какую-нибудь лавчонку на худой конец, лишь бы не шахтером. Но я никогда не стыдился профессии моего отца и теперь не собираюсь. По-видимому, Крис и Дэвид несколько вознаграждают мамашу Росуэлл за перенесенное разочарование, потому
В начале десятого, проглотив чашку чаю с печеньем и пообещав мистеру Росуэллу познакомить его с моим Стариком, я смываюсь. Ингрид идет проводить меня до угла.
— Ну как? — спрашивает она, когда мы выходим на улицу.
— Как будто ничего, сошло. Во всяком случае, это уже позади.
— Для тебя, но не для меня, — говорит она. — Мне все это еще предстоит.
— Ну, у тебя все будет в порядке. Мои тебя не укусят. Главное, держись просто, не напускай на себя ничего, не выламывайся, и ты с ними чудно поладишь.
Да и почему бы ей не поладить, думаю я. Она, в общем-то, славная девчонка, и их же никто не принуждает жить с ней до скончания века, лет сорок, а то и больше. Это, в общем-то, как пожизненный приговор, и даже не скостят срок за хорошее поведение...
— Когда мы к ним пойдем?
— Мне кажется, чем скорее, тем лучше. Может быть, завтра вечером?
— Ох, боже мой... Ладно, завтра, так завтра.
Мы идем дальше, и я говорю:
— Мне понравился твой отец.
Жаль, что он так редко бывает дома, думаю, может, с его помощью мне было бы легче столковаться и с мамашей. Но в конце концов я не единственный на свете, кто не в восторге от своей тещи... да и от своей жены, если на то пошло. Утешение, конечно, маленькое. Весьма.
III
— Ну что ж, он, в общем, ничего, — говорит Старик, когда мы с ним возвращаемся домой. Сегодня среда, и у нас было свидание с мистером Росуэллом в баре отеля
230
«Старые доспехи». — Рассуждает толково, не кипятится, понимает, что, снявши голову, по волосам не плачут.
— Где это видано, чтобы встречаться и обсуждать будущее своих детей в трактире! — говорит наша Старушенция.
— Это не трактир, — говорит Старик, — а бар самого лучшего отеля в Крессли. Этот отель, помнится мне, был достаточно хорош, чтобы устраивать в нем свадьбу Кристины.
— То совсем другое дело, — говорит наша Старушенция. — У нас был отдельный кабинет, мы не сидели в баре.
— Когда мужчины сходятся, чтобы потолковать о деле, они это делают за стаканом вина, — говорит Старик. — Я тебе скажу, что нигде во всем городе не проворачивают таких дел, как в этом баре. Разве что, может, в Морском клубе. И притом я тебе уже объяснял, что мы должны были встретиться на нейтральной, так сказать, почве. Если бы он пришел сюда, он бы чувствовал себя не так свободно, а если б я пошел к нему, тогда мне было бы труднее. И опять же, — добавляет он, подмигнув мне, — мы оба хотели, чтобы женщины не путались у нас под ногами.
— Ясное дело, — говорит наша Старушенция,— ясное дело, пусть мужчины все решают, вот и будет порядок. Это всем известно. — Она сердито качает головой. — Ладно, поживем — увидим.
Она уходит па кухню и возвращается с двумя кружками.
— Вот ваше какао, если вы еще в состоянии влить себе что-нибудь в глотку.
Старик поднимает брови и смотрит на меня, но ничего не говорит.
— Ну, а я скажу, — произносит наша Старушенция, усаживаясь за стол, — что эта Ингрид, похоже, довольно славная девчонка. Я, признаться, крепко была настроена против нее, но теперь, как я ее повидала, думаю по-другому. Время покажет, может, я и не права, но я скажу, что наш Виктор выбрал себе не такую уж плохую жену. Могло бы быть и хуже.
Это очень высокая похвала в устах нашей Старушенции, и мне будет что сказать Ингрид при нашей следующей встрече.
231
— А какая у нее мать, Виктор? — спрашивает меня Старик. — Как ты думаешь, поладите вы с ней?
Я делаю кислую гримасу и покачиваю головой:
— Она какая-то чудная. Даже не знаю, что сказать.
Старик смотрит на меня, и в глазах, у него мелькает невеселая усмешка.
— Ну, у тебя будет достаточно времени, чтобы это выяснить, сынок,— говорит он.
— Вы женитесь? — говорит мистер ван Гуйтен. — Ну и ну, подумать только! Поздравляю вас, Виктор. Это как-то неожиданно, не правда ли? Или, может быть, я что-то проглядел?
— Да мы это так сразу надумали.
— Ну, ясно, молодость не терпит проволочек, — говорит он с лукавой искринкой в глазах. — Разумеется, вы можете получить отпуск на неделю в любой день. У вас же будет свадебная поездка. — Он что-то отмечает в своем календаре. — На второй неделе мая? Конечно, конечно, никаких возражений.
— Боюсь, что мы не сможем пригласить вас на свадьбу, мистер ван Гуйтен. У нас никого не будет — только близкие родственники.
— Ну, понятно, понятно, Виктор. Я прекрасно понимаю.
Не знаю, понимает ли он. А если и понимает, то виду не подает и никогда не подаст. Ведь это мистер ван Гуйтен.
Генри — яростный сторонник брачной жизни.
— Это самое лучшее, что ты мог сделать, — говорит он, услышав мое сообщение. — Ранний брак, дети, чувство ответственности — вот что формирует человека. Да, чувство ответственности. И запомни: твой брак будет таким, каким ты сам его сделаешь. Возьми, к примеру, меня.
Я гляжу на него и думаю, что если надо брать к примеру его, то меня это не устраивает.
Прокормить жену и шестерых ребятишек на мою зарплату — это не каждый сумеет,— говорит Генри.— А я очень доволен своей жизныо, Виктор, — вот что главное.
И он и вправду доволен. У него жена, больше похожая
232
на старый половик, чем на женщину, и дом, похожий на свиной хлев, где день-деньской стоит ребячий писк и визг и эти его сосунки копошатся по всем углам и пачкают обои джемом. А старик Генри счастлив. Другие же парни зарабатывают пять тысяч в год и, нажив себе всевозможными заботами язву желудка, раньше срока сходят в могилу. Да, все это очень показательно. Но что именно, должно это показать, я еще толком не знаю, кроме того, что люди не похожи друг на друга. И в этом-то вся и заковырка. Быть может, именно в этом и кроется причина очень многих несчастий на свете.