Любовная лихорадка и золото скифов
Шрифт:
Постояли недолго у калитки, и Эрвин признался, что не совсем уверен. Во дворе у забора с соседями росло грушевое дерево. Около него с одной стороны деревянная кабина туалета, а с другой яма, в которую выбрасывали всякие отходы и выплескивали нечистоты. Дерева на том месте не было. Бетонной тропинки к дому в его время тоже не существовало, забор был не каменный, а из кустов ежевики.
Племянник успокоил деда.
— Дерево не сохранилось, главное дом нашли.
— Боюсь, дом не тот! — Продолжая рассматривать сквозь калитку двор, Эрвин вдруг решительно произнес. — Не найдем его. Да и не сохранилось
— Так зачем мы приехали? — возмутился Курт.
— Ты настаивал.
— Тот или не тот дом? — в очередной раз прервал дядю Курт.
— Не знаю. Устал я. Поехали в отель.
Они прошли еще домов пять, и Эрвин остановился.
— Давай вернемся. Еще раз посмотрю. Кажется, все-таки он.
Повернули назад, подошли к калитке. В этот момент на крыльце показалась девушка, и Курт крикнул.
— Девушка!
Она оглянулась, не дружелюбно посмотрела на гостей.
— Койки не сдаем!
Курт задумался. Что такое "койки", он не знал.
— Подойдите, пожалуйста.
— Я же сказала, квартирантов не берем!
Теперь Курт понял, заулыбался и объяснил, что они немецкие туристы.
Любопытство победило, и девушка подошла, оглядела туристов. Одеты, как обычные курортники, ничто не выдавало иностранцев, только акцент Курта. Дед не проронил ни слова.
— Мой дядя в войну жил на этой улице, в одном из домов. Возможно в вашем.
— Так он фашист? — сообразила девушка. — Что вы хотите?
— Можно зайти, посмотреть ваш дом внутри? Мы недолго.
— Вот еще! Бывшие оккупанты придут хату смотреть, словно музей! Двигайте отсюдава! Собаки нет, спустила бы. — Она повернулась, собираясь уйти. В эту минуту на крыльцо вышла женщина старше, увидев дочь, беседующую с мужчинами, крикнула.
— Курортники? Катя, не гони их. Тетка Маруся возьмет, я отведу к ней.
Женщине было около сорока. Она подошла к калитке.
— Отец ваш в возрасте, ему бы с удобствами жилье. В нашем районе известно, какие — всё во дворе.
Женщина оказалась доброжелательнее дочери. Курт как мог, объяснил, что они немцы, дядя не фашист, не СС, он писатель. В войну служил в этом городе, никого не обижал. Теперь ищет дом, где жил, надеется восстановить в памяти детали, написать правду о войне.
Женщина, назвавшаяся Ниной отворила калитку и пригласила их в дом.
— Посмотрите, может, правда, тут жили. Из тех, кто помнит войну, осталась моя свекровь. Сейчас нянчит внучку у сына на соседней улице. Дарья Васильевна.
Услышав имя Дарья, Эрвин вспомнил беленькую худую девочку, дочь хозяйки. Бабка чаще звала ее Дуняша, когда сердилась — Дарья. Немцы звали — Дашаа. Объяснил Курту, тот перевел.
Вместе с хозяйкой поднялись по ступенькам, прошли через веранду в сени, оттуда в большую комнату, которую хозяйка назвала залой. Из нее был вход в две другие комнаты, отделенные только занавеской. Одна стена зала оклеена фотообоями с видом моря, чаек и облаков. На другой — современные большие электрические часы, на окнах цветы, дорогие занавески. В комнате
Хозяйка предложила воды, он отказался.
— Узнал дед, — сказал Курт хозяйке.
— Вы говорите, дед ваш не фашист? Сколько ему было тогда?
"Фашиста" Эрвин понял и покачал головой.
— Найн фашист. Фройндшафт.
— Двадцать один год ему было, — пояснил Курт, и повторил, что дед всегда был мирным человеком, никого не убивал, всю жизнь проработал в автомастерской, а на старости решил написать книгу воспоминаний.
— Это дом Дарьи Васильевны. В войну девчонкой жила здесь. Может, позвать? — спросила Нина.
Отдохнув, Эрвин встал, прошел к занавеске, отделявшую гостиную от небольшой комнатенки, где он спал с Густавом, осмотрелся, зашел в третью комнату, которую занимал лейтенант. Ганс спал в гостиной.
Нина позвала дочку, наказала принести гостям фруктов — винограда, персиков, слив.
— Угощайтесь, я быстренько сбегаю, приведу свекровь.
Немцы поблагодарили Нину и попросили разрешения подождать ее возвращения во дворе. Им не терпелось внимательнее осмотреть двор. Девочка усадила их на лавочку у крыльца. С нее открывался широкий обзор. Теперь он казался крохотным. Девочка поставила перед гостями табурет, на него блюдо с фруктами и ушла.
— Клозет на том же месте, — определил Эрвин. — Тогда он из досок был сбит, теперь каменный. Что если его поставили над ямой, в которую мы с Густавом всё побросали? — Он помолчал. — Мне кажется, яма, куда вываливали мусор, слева должна быть…. Нет, справа, метра три от груши. Вместо дерева теперь кустарник, трудно сориентироваться.
— Малина это. Так слева или справа? — переспросил Курт.
— Клозет, вероятно, не здесь стоял. Выйдешь из дома, пробежишь вдоль стены до конца, чуть свернешь и перед тобой клозет. Ганс однажды не добежал до поворота и наложил кучу, как раз на углу, а лейтенант с похмелья утром влез. Помню, врезал Гансу в морду и обругал свиньей. Лейтенант наш был чистюля. Сам сто раз на дню руки мыл и с нас, солдат, требовал поддерживать чистоту и порядок. У меня постоянно интересовался, когда последний раз в бане был.
Эрвин поднялся, дошел до угла дома, хотел обойти кругом, но сразу за поворотом начинались непроходимые заросли малины. Идти в глубину сада не решился и вернулся к племяннику, уплетающему виноград.
— Узнаю и не узнаю. Все изменилось. Вон того дома, — он показал в сторону, — не было, хозяева сажали там картошку.
Послышали голоса, вернулась Нина с худой немолодой женщиной. Нина представила гостей старухе. Та окинула их любопытным взглядом.
— Старый, говорит, хата похожа на ту, где он квартировал в войну.