Любовница Фрейда
Шрифт:
— Но тебя это не беспокоит?
— Нет. Более того, я считаю это увлекательным, — ответила Минна. И по выражению его лица поняла, что ее слова доставили ему удовольствие.
— Многие полагают, будто «Эдип» — трагедия судьбы, рока, — продолжил Зигмунд, воодушевленный ее интересом, — но это гораздо больше, чем трагедия судьбы. Здесь представлена важнейшая мечта человечества. Со дня рождения наш первый сексуальный импульс направлен к матери. И первые желания убить направлены против отца. Миф о царе Эдипе — реализация наших детских желаний.
— Ты действительно
— Пьеса о тщетности попыток человечества избежать своего предопределения. Но ее также можно интерпретировать как этический и интеллектуальный вопрос. Ее персонажи символизируют импульсы, которые были подавлены, но все еще присутствуют в нашей психике. Страх и чувство вины могут являться причиной всех взрослых неврозов — вот новый универсальный закон.
— Замечательно, — кивнула Минна, впервые осознавая важность данной теории. Реакция сестры была просто эмоциональной и поверхностной.
— Быть до конца откровенным с самим собой всегда нелегко, но все маленькие мальчики влюбляются в матерей, а потом начинают бояться отцов, наказания или, того хуже — кастрации. Ослепление Эдипа символизирует шок и отвращение мужчины, который осознал, что желает собственную мать.
У Зигмунда все совсем не то, чем кажется на первый взгляд. Он все переворачивает с ног на голову. Ей так некогда, но она готова часами слушать его.
Зигмунд стоял, глядя ей в лицо. Внезапно Минна ощутила неловкость и встревожилась от того, что он может прикоснуться к ней, взять за руку, но, к ее облегчению, за спиной послышались шаги — пришел следующий пациент.
— Я должна идти, Зигмунд. Это было очень…
— Познавательно, я надеюсь.
— Да, познавательно, — ответила Минна, поспешно выходя за дверь.
Улицу уже закончили убирать, и тротуар сиял чистотой — ни конского навоза, ни опавших листьев, ни мусора, который варвары выбрасывают из проезжающих колясок. Минна летела по брусчатой мостовой с живостью юной девушки. И только в самый последний момент услышала грузный, натруженный стук копыт за спиной. Она отступила и чудом увернулась от россыпи семечек, брошенных ребенком из открытого экипажа. Все, чего она натерпелась в доме баронессы, бесследно исчезло. Минна вспоминала мягкую улыбку Зигмунда, их беседу. А ведь она будто не жила последние годы. Ощутив прилив тепла, она сняла жакет и перекинула его через руку.
Минна прошла сквозь строй огромных каштанов, пересекла Рингштрассе, миновала величественные резиденции, дворцы, обнесенные решетчатыми оградами, бронзовые фонтаны, украшенные танцующими нимфами, и привлекательные витрины лавочек, встроенных в развалины древней городской стены. Ветерок развевал волосы, и, выбрав цветы для Марты, Минна поддалась искушению пройти через Пратер, сквозь толпу пешеходов, которые глазели по сторонам, сжимая в руках стаканчики с горячим шоколадом, пирожные и свертки, перевязанные бечевкой. В парке жизнь била ключом — уличные продавцы торговали горячими булочками и живыми кроликами в клетках, а дальше на аллеях кого только не было: мимы и клоуны, студенты с рекламными листками и уличные музыканты, огнеглотатели и кукольники. Чинно проплывали дамы в костюмах с высокими воротниками и в экстравагантных шляпах, украшенных перьями, птичками колибри, жуками и бабочками. Но Минна словно не замечала их. Она все думала и думала о Фрейде.
— Ах, Минна, какие чудесные цветы! — воскликнула Марта.
Она села за стол в столовой, не обращая внимания на перепалку между Оливером и Мартином по поводу того, кто оставил камушки на ступеньках и куда они девались.
— И почем? — спросил Фрейд, выразительно кивнув на вазу.
— Да, и почем? — эхом повторил Мартин.
Марта сердито зыркнула на Мартина, но промолчала.
— Нам не нужны цветы каждый день, — недовольным тоном произнес Фрейд, — ты могла бы попытаться быть экономнее.
Щеки Марты заливались краской, пока ее муж распространялся о том, как подорожали говядина, свечи, выпечка и выросли расходы на лечение детей.
— А ты тоже мог бы попытаться есть курицу вместо говядины! — взвизгнула Марта. — И, кстати, мог бы избегать торговцев антиквариатом и табачных лавок!
— Я только сказал, что ты должна найти способ сократить семейные расходы.
— Я и так сокращаю, а ты по-прежнему покупаешь свои антикварные безделушки. Хочешь экономить — так вот тебе отличный способ.
Минна сидела тихо, чувствуя вину за эти чертовы цветы. Ей хотелось растоптать их. Ее мать всегда считала разговоры о деньгах вульгарными. Она никогда не затрагивала эту тему, несмотря на то, что жизнь вертелась вокруг нее. Деньги упоминались только в разговорах о других бедняках, «попавших в несчастливые обстоятельства». Но, оказывается, в этом доме деньги — открытая для обсуждения тема. И Зигмунд сейчас не тот человек, каким он был днем или даже прошлой ночью. Он суров и нетерпим. В противоположность той харизматической и романтической… Нет, при чем тут романтизм? Как это ей вообще пришло в голову? Ведь она-то думала о научных проблемах.
— Танте Минна, а когда у тебя день рождения? — вдруг спросил Оливер.
Господи, благослови Оливера — непредсказуемого, эксцентричного маленького Оливера. Она готова была расцеловать его за неожиданное вмешательство в разговор.
— Восемнадцатого июня.
— Твой знак — Близнецы?
— Да. А откуда ты знаешь про знаки Зодиака? — удивилась Минна.
— А я все про них знаю. Астрологические планеты, карликовые планеты, астероиды, лунные узлы… Мне фрау Штейнхольт рассказывала.
Фрейд тяжело вздохнул при упоминании прежней гувернантки, которую они уволили несколько месяцев назад.
— Ты ведь не веришь в это, Оливер? — произнес он.
— Знаешь, Зигмунд, — вмешалась Марта, — астрология довольно популярна. Моя подруга недавно консультировалась у одной дамы — известного мюнхенского астролога. Баварская аристократия от нее в восторге.
— Значит, она большой авторитет? — усмехнулся он.
— Конечно! Весьма необычно, — трещала Марта, ничего не замечая, — кажется, она предсказала моей подруге, что та умрет, отравившись раками, и теперь она очень осторожна с едой.