Любовник богини

Арсеньева Елена

— Значит, это был брамин Шивы, — задумчиво проговорил Реджинальд.

— Нет, на нем не было такой ткани через плечо и лоб его был чист, без красных и синих полос, — покачал головой Василий. — Это был не брамин. И он так стремительно бросился на помощь нам, нечистым чужеземцам… Нет, это, конечно, был не брамин!

— О, вы успели далеко уйти в познаниях всего лишь за один день, мой дорогой, высокочтимый гость! — Магараджа с искренним восхищением несколько раз хлопнул в ладоши. — Но, если это был не брамин, значит, бхутта! Демон!

— Да пусть и демон! Кто бы ни был! — отмахнулся Василий. — Я в ту минуту готов был душу дьяволу продать, только бы спасти Вареньку!

Реджинальд одобрительно хлопнул друга по плечу, но магараджа не шелохнулся: он

смотрел на Василия неподвижным, темно поблескивающим взором.

— Может статься, вы ее продали, — медленно проговорил он наконец. — Но об этом узнаете позже… и пусть вам тогда помогут ваш Христос и наш великий Шива!

8. Ночь искушения

В трапезной Василий тупо смотрел на голый каменный пол, разделенный на две равные половины чертой, нарисованной мелом, со странными знаками по концам. В стороне был нарисован третий квадрат.

— В лапту, что ль, сыграем? — спросил по-русски Василий, и Бушуев, который только что явился от Вареньки с известием, что ей несравненно лучше и, похоже, опасность миновала вовсе, радостной скороговоркой сообщил:

— Это наш хозяин от осквернения предостерегается.

Одна половина для них, махратов, другая — для нас, а тот квадрат, что в стороне, — для туземцев других каст.

Брамины вовсе отдельно сядут. Вроде бы все вместе, до кучи, а на самом деле каждый наособицу.

Бушуев закашлялся, пытаясь скрыть смех, однако Василий поглядел на него весьма мрачно. Ему казалось, Бушуев должен неотлучно сидеть при дочери. Все-таки она таких страхов сегодня натерпелась, можно сказать, на том свете побывала! Василию до сих пор судорога сводила дыхание, стоило лишь вспомнить, как перестала вздрагивать голубая жилка на ее шее, как обесцветились губы. Теперь он чувствовал к этой девушке только щемящую жалость и понять не мог, что творилось с его телом, когда она была поблизости. «Конечно, существуют такие особы, кои самим своим присутствием естество тревожат, — глубокомысленно размышлял он. — Вроде бы и с лица так себе, и стать самая обыкновенная, а вот поди ж ты — только о том и думаешь, как бы ее залучить в свою постель. Опять же: это который месяц я без бабы? С ума сойти, отродясь такого не было, даже на войне: всегда где-нибудь неподалеку была какая-нито деревенька, а в ней — сговорчивая пригожая молодушка. Вот диво — сколько уж времени я в Индостане, а ни разъединой индуски еще не отведывал. Ничего, воротимся в город — наведаемся с Реджинальдом к баядеркам, или как их там?»

Он думал, что от души отляжет, однако почему-то к горлу подкатила тошнота.

С другой стороны поглядеть, может быть, это от созерцания празднично накрытого «стола»? Есть-то предстояло сидя на полу, прямо с полу! Безо всякого даже дастархана или хотя бы обычного ковра! Сидеть, правда, предлагалось на низеньких скамеечках с подушечками, но перед каждым таким сиденьем был нарисован на полу еще квадрат, разделенный на мелкие квадратики — для различных блюд и тарелок. Но их-то как раз и не стояло — даже перед магараджей, который, по мнению Василия, при своем княжеском положении и богатстве должен был есть хотя бы на серебре, если не на золоте.

А вот и нет, тарелки здесь заменялись толстыми и крепкими листьями дерева битре. Большие блюда состояли из нескольких листьев, сколотых вместе шипами, тарелочки — из одного закругленного по краям листа. Весь ужин был налицо перед каждой скамеечкой: сорок восемь листьев, на которых лежало по глотку и щепотке яств — сорока восьми видов! Всего было четыре ряда, по двенадцать тарелок в ряд. Между рядами курились по три ароматные палочки.

Тут были и чатни — маринованные в меду и уксусе фрукты и овощи, и панчамрит — смесь из ягод пампелло и тамаринда с кокосовым молоком и патокой, и кушмер из редиски, меда и муки, и прожигающие рот насквозь пикули — крошечные огурчики, и пряности, и многое другое, на вид неопределимое, а на вкус неразличимое.

Василий (не забывая держать левую руку за спиной) отдавал должное великолепно приготовленному рису и горе чапати — лепешек. Кое-что подозрительно напоминало мясо, однако Василий не рисковал отведать: а вдруг это окажется плоть летучих мышей, которые в изобилии водятся в джунглях? Говорят, их обдирают и с большим удовольствием едят в виде рагу, однако Василию почему-то не хотелось такого удовольствия. Нет уж, благодарствуйте!

За едой молчал даже Бушуев, и это усугубляло унылое настроение. Откушавши и откланявшись, разошлись по своим покоям: все-таки званы были на два дня, на завтра магараджа назначил какое-то особенно экзотическое развлечение гостей. Он не открывал, какое именно, и можно было только предполагать, будет ли это охота на тигров или крокодилов или еще что-то особенное.

Однако Василий дорого бы дал, чтобы сейчас воротиться в город! Стоило только представить, с какой пользою он мог бы провести эту ночь; зреть жгучие пляски баядерок, а потом постигать в их объятиях все тонкости индусского любовного искусства, о коем он был изрядно наслышан, — его тоска брала. Можно было бы утешиться болтовней с Реджинальдом, однако магараджа, как бы для того, чтобы похвалиться просторностью своего дворца, распорядился отвести всем спальные покои на порядочном расстоянии друг от друга. Вдобавок он предупредил, что ночью, какова бы восхитительна она ни казалась, лучше никуда не выходить, разве что на свой балкон: на галереи и веранды могут заползти маленькие черные змеи, известные под именем фурзенов, — самые опасные из всех пород. Укус их убивает с быстротой молнии. Луна привлекает их, и целые компании этих непрошеных гостий залезают на веранды дворца греться: им тут, во всяком случае, теплее, чем на голой земле. Цветущая и благоухающая пропасть под скалой, на которой высился дворец, оказалась любимым местом прогулки тигров и леопардов, приходящих туда по ночам к звонкому ручью. Иногда они до самого рассвета бродили под стенами дворца, и мало кому хотелось испытывать высоту их прыжков.

Магараджа также уведомил, что шальные даконты, лесные разбойники, рассеянные по этим горам, часто пускают свои стрелы в европейцев из одного лишь удовольствия отправить к праотцам ненавистного им чужеземца.

Ну ладно. Василий умел понимать с полуслова! Желает владыка Такура хотя бы на ночь посадить под арест неблагодарного гостя, сгубившего баснословное сокровище его сада, — что ж, это его хозяйское право, и Василий, конечно, должен смириться и дать ему сию маленькую сатисфакцию. Поэтому он покорно омылся в каменной чаше в углу своей опочивальни, щедро облившись водою из множества медных кувшинов, которые едва успевали подносить двое слуг, а затем, надев белое ночное одеяние туземного образца (своими легкими складками оно, чудилось, само собой навевало прохладу), возлег на широчайший постамент под балдахином, оказавшийся кроватью.

Он утомился и переволновался за день, но сна не было ни в одном глазу. Вдобавок вдалеке на два голоса пели — должно быть, стражники, и протяжные, высокие голоса разбивали дремоту.

— Почему, скажи на милостьМне, подруга,Почему жУ тебя дитя родилось?Ведь в Бенаресе твой мужУж два года!ОтвечалаТут красавица шутя:— Я на празднике гуляла —Боги дали мне дитя.За рекою, под лупою —Там сошлось двенадцать каст…Скоро ночь. Пойдем со мною —И тебе дитя бог даст! [16]

16

Здесь и далее перевод стихов Ю. Медведева.