Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
Наверное, важное прятал. А мы его считали двинутым. Он, видать, куда нас умнее. Той ночью мне так и не заснулось. Голод кишки крутил. Думал, до каких пор еще такое, долго ли.
В сны мои, навеянные голодом, неизменно являлась еда. Виделись не изысканные кушанья, а огромные боханы хлеба, кусищи сала и мяса, миски горячего супа, горшки парящей вареной бульбы. Просыпался больной, ошалелый и еще сильней мучился голодом, еще горше переживал свое несчастье.
Шили сперва шпионаж. Арестовавшие представили меня шпионом. Дело
— Говори, ну! Говори всю правду, а то ведь сами узнаем, все узнаем!
— Что ж мне еще говорить? Я правду говорю. Вы ж не хотите, чтобы я врал вам? — так я ему обычно отвечал.
Несколько раз очные ставки мне устраивал с арестантами. Некоторых я уже знал — сидели рядом в камерах первого или второго отделов. Потом вовсе перестали допрашивать. Тогда я по совету братьев Сплондзеновых позвал караульного начальника (карнача) и попросил, чтобы проводил меня к следователю Стефану Недбальскому по очень важному делу. Вечером следующего дня за мной пришли. Под конвоем двух красноармейцев привели меня к нему в кабинет.
— Ну, что, надумался? — спросил Недбальский.
— Так. Хочу всю правду рассказать.
— Добре! Давно бы так! Возьми стул и садись тут! — показывает с левой стороны стола.
А я заметил — у него в выдвинутой шуфлядке наган. Обезопасился, значит.
— Бери папиросу!
Я взял, закурил. И стало мне дурно.
— Ну, давай! — приказал Недбальский, вынув чистый лист бумаги.
Начал я по новой. Рассказал историю, уже отчасти правдивую, намешал, как умел. Дескать, из Вильни я. Работы не было, я и поехал на пограничье к старому приятелю. Он мне предложил ходить с контрабандой. Потом приятель попался, отсиживает теперь в Новогрудке. Тогда и я перестал ходить, жил у матери приятеля. А под Новый год сходил три раза за границу с хлопцами. На третьем разе меня и сцапали.
— Куда с товаром ходили?
— Где мелина, не знаю. Водил нас машинист всегда по ночам, днем сидели в сарае, не выходили. Потому не знаю, как хутор выглядит, где он и как хозяев зовут… Еду нам приносила старуха в длинном желтом кожухе. Насчет товара машинист договаривался.
— Ох, кажется мне — крутишь ты!
— Не кручу я, знаю — не обмануть вас! Очень вы хитрый!
Недбальский усмехнулся.
— Зачем пришел на хутор Леонии Бомбиньской? Раньше она принимала контрабандистов?
— Я не знаю, принимала она или нет. Я заблудился. Метель была страшная. Я от своих отстал. Целую ночь ходил и чуть не погиб. Носку кинул, идти уже не мог. Под самое утро хутор увидел и пошел про дорогу спросить.
Следователь с минуту молчал. Потом выпалил вопрос за вопросом, видно, желая меня сбить с толку:
— Только правду говори!
— Нет.
— Ваша банда ходила?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда.
— А если в Минск ходить не нужно, зачем ты про дорогу на Минск спрашивал, ну?
— Боялся, хозяйка догадается, что я из-за границы, людей позовет, меня схватят.
— …А для чего тогда при аресте глупости говорил? К Советам пришел, потому что в Польше плохо было? Ну?
— Боялся, посадят за контрабанду. Подумал: может, отпустят или в Польшу назад отправят.
Недбальский долго писал, а после спросил как бы невзначай, мимоходом, хотя сощурился хитро:
— Сколько ты раз за границей был?
— В этом году два раза. На третий попался, — отвечаю, чуя подвох.
Снова пауза. Следователь, не торопясь, закурил.
— Сколько денег у тебя забрали?
— Не помню.
Недбальский вынул из папки листок бумаги и прочитал: «Семьдесят долларов, сорок пять рублей золотом и восемнадцать тысяч польских марок. Так?»
— Так.
— Сколько получаешь за ходку?
— Пятнадцать рублей.
— Добре! За две носки — тридцать рублей, а откуда остальное?
— В ноябре прошлого года шухер мы сыграли на товар. На мою долю пришлось четыреста долларов.
— Что за шухер?
— Несли товар в Польшу и удрали с ним. Потом продали.
— Что за товар?
— Шкурки. Алтайские белки. У меня было триста восемьдесят штук.
Недбальский прервал допрос. Велел мне стать у стены.
— Смотрите за ним! — велел красноармейцам, а сам вышел из кабинета.
Вернулся через двадцать минут.
— Знаешь Гвоздя? — спрашивает.
— Знаю. Наш хлопец, раковский.
— А он тебя узнает?
— А то! Узнает. Видел меня не раз.
Недбальский записал мои показания и дал мне подписать.
— Я еще это проверю! — сказал на прощание и велел отконвоировать меня назад.
Братья Сплондзеновы меня уже ждали. Я им рассказал в подробностях, как прошел допрос.
— Сейчас лучше будет! — заверил Ян. — Шпионаж наверняка отошьют!
— Может, через пару дней в ДОПР тебя отправят. Там лучше. Там хлопцев наших много, — добавил Михал.
Той ночью долго не спал. Полегчало мне немного. Радовался, что не будут меня судить как шпиона — за это наверняка вышка. А целиком сознаться не хотел из-за Лени. Знал: ее тоже ведь арестовали. Из множества деталей, о которых вызнал на допросах, понял я: нет против нее прямых улик.
2
Четвертый час после полудня. В камере полумрак. Бзик неустанно ходит от окна до двери и обратно. Иногда замирает и начинает смеяться. Долго, весело. Поначалу оттого и мы принимались смеяться. Потом злились, а теперь привыкли. Я же, зная теперь его притворство, частенько тайком за ним наблюдаю. Заметил еще много мелочей, не замечаемых другими, и окончательно уверился — не безумец он, притворяется.
Лобов снял с себя грязную, серо-желтую, липкую от пота рубаху, разостлал на нарах и прокатывает бутылкой. Массово давит вшей.