Любовник Дженис Джоплин
Шрифт:
— Ну, Валенсуэла, как с тобой обращаются?
Давид посмотрел на него со смешанным чувством обиды и недоверия.
— Хорошо, — ответил он.
— Не сомневаюсь, что Мохардин твой лучший и настоящий друг, раз готов уплатить, чтобы тебя выписали из нашей гостиницы. Если бы ты сейчас вернулся в камеру — а этого не случится, — то нашел бы ее пустой.
— Почему?
— Таков закон, друг Валенсуэла, когда кто-то покидает нас, его имущество распределяется между остающимися. — "Ну, что, убедился? Этот тип отпетый, бессовестный мошенник!" — Давид слушал начальника, не понимая, а тот продолжал: — Скоро за тобой приедет адвокат Аранго и заберет тебя у нас, чтобы отправить
— А кассету? — А?
— Кассету, что я слушал в камере?
— Не беспокойся, ты уже выходишь на свободу, а там уж как-нибудь раздобудешь себе новую!
Давид переоделся в одежду, присланную ему Сантосом: льняные брюки кофейного цвета, черные ботинки и рубашка. После этого начальник тюрьмы усадил его за стол, и они вместе пообедали рыбным бульоном, которым угостил их начальник охраны.
— Настоящий деликатес, — похвалил полицейский. Давиду показался знакомым вкус бульона. — Тебе понравилось? — Он утвердительно кивнул. — За несколько дней до тебя к нам привели женщину, источающую необычайно возбуждающий запах, просто нельзя устоять; возможно, ты ее знаешь — она из Альтаты. Не женщина, а чудо, и начальник охраны… — "Нет, только не это!" — …сразу пристроил ее к себе. Она тоже быстро привыкла и теперь даже не хочет возвращаться домой. Этот бульон — ее приготовления!
Давид не хотел слушать дальше, уставился в тарелку и сосредоточился на еде; начальник тюрьмы прав, теперь ему уже не о чем беспокоиться, даже палец с оторванным ногтем больше не болит, он навсегда уедет отсюда, как только появится Аранго, достанет себе новую кассету, ведь в Лос-Анджелесе наверняка найдутся кассеты с записями Дженис! Снова поселится в гостинице "Сикс", будет грызть кубики льда, не спеша прогуливаться по бульвару Сансет и найдет ту улицу, где они с Дженис познакомились, дом с плакатами, индейскими статуэтками и подушками — Are you Kris Kristofferson? Скажи мне, что ты помнишь, и я скажу, кто ты.
— Доротео скоро приедет, он уже был здесь часа два назад, — сказал директор. — Я тоже отойду ненадолго. Если хочешь, можешь прилечь вон на той раздвижной софе, только не советую тебе покидать мой кабинет.
Как только начальник вышел, Давид улегся на софу; от съеденного бульона его потянуло в сон, да еще сказывалась бессонная ночь, но он все же пока не чувствовал себя в безопасности, поэтому спросил мысленно, не поступит ли опрометчиво, если вздремнет.
"По-моему, нет, — ответила карма, — если уж твой друг сумел вытащить тебя вопреки всему, что тебе мешает отдохнуть прямо здесь?" — "Наверное, Чоло и за это заплатил…" Уже засыпая, Давид подумал, что ему надо остерегаться братьев Кастро. Вначале их было человек семь, сколько же осталось? Они будут искать меня повсюду, но я им не дамся! "Z".
Глава 27
Нос зачесался, и он потер его подушечкой пальца, но что-то продолжало щекотать поверхность носа; Давид снова потер, однако раздражение не проходило, и тогда он очнулся, открыл глаза и спросонок решил, что у него галлюцинации: боже милосердный, Маскареньо склонил над ним мертвенно-бледное лицо и водил по носу кончиком дула "смит-вессона".
— Как дела, Ротозей? Что ж ты уходишь не попрощавшись? — Его нездоровая бледность вызывала неприятное чувство. — Прытко пела рыбка, если уж ты стал моим человеком, расскажи, что нового от Бакасегуа? Разве я не велел тебе разговорить его? — Давид понял, что это не галлюцинация; команданте движением
— Но на каком основании, команданте?
— Этот тип получил от меня секретное задание и обязан отчитаться, а вчера очень много моих людей получили ранения на митинге, организованном ради этого вот типа! — И он дважды ударил Давида по лицу. — Мне просто необходимо побеседовать с ним. — Начальник тюрьмы опять с трудом сглотнул.
— Но, команданте…
Лицо Маскареньо перекосило от ярости.
— Вы что, вздумали возражать? — бесцеремонно перебил он начальника. — Ага, понимаю, фактор гуманности, это очень хорошо, тогда — во исполнение фактора гуманности — может, и мне что-нибудь перепадет? — Его голос выдавал физическую слабость, лицо еще больше побледнело. Директор тюрьмы решил попытаться и волков накормить, и овец сохранить.
— Команданте, с вашего позволения я сделаю один телефонный звонок!
— Сделайте, сеньор начальник, сделайте, скажите им, мы готовы торговаться, и поскольку юноша принадлежит нам, нам хотелось бы знать, припасено ли что-нибудь и на нашу долю!
"Этот человек очень проницательный!" — заметила карма.
Начальник объяснил ситуацию Чоло, изумленному неожиданным поворотом:
— Вот сукин сын, он догнал нас на финишной черте! Дайте ему трубку!
— Дон Сантос!
— Давайте сразу к делу, команданте!
— Хорошо, как вам угодно: с учетом того, что мне задолжал Родригес, предлагаю освободить вашего друга в обмен на дом в Альтате. — Чоло даже поперхнулся от такой наглости и обматерил бы собеседника, если бы не вцепился пальцами в рукоятку лежащего рядом "магнума" и постарался подавить, а себе вспышку гнева. — Что скажете? Я прекрасно знаю, что вы не хотите уступать дом полиции и даже пообещали взорвать его; что ж, отлично, уступите дом лично мне в обмен на вашего друга.
Чоло судорожно сглотнул, чтобы смочить вдруг пересохшее горло.
— Этот дом стоит сто восемьдесят тысяч долларов; даю вам двести тысяч наличными.
— Меня не интересуют деньги, сеньор Мохардин, дом или прытко пела рыбка!
— Команданте, мы с вами деловые люди, так давайте вести себя соответствующим образом.
— Прытко пела рыбка — либо да, либо нет!
Для Чоло сохранить за собой дом было делом чести; в каком свете он предстанет перед своими людьми, если позволит отнять его? Кроме того, он хорошо усвоил истину, что любые дела с полицией решаются с помощью денег и торг на самом деле идет лишь по поводу суммы.
— Честно говоря, вы ставите меня в трудное положение.
— А что вас заботит?
— Моя будущая жена обожает этот дом. Забудьте о нем, и я готов выложить перед вами, не выезжая из Кульякана, двести пятьдесят тысяч зеленых лягушачьих шкурок!
— Мне думается, это вы ведете себя сейчас не как человек дела, не желая верить, что я знаю, чего хочу. А потому для пущей убедительности даю вам на раздумья полчаса.
— Постойте, постойте, а как же мой парень?
— Позвоните мне по два-ноль-пять-семьдесят. — Маскареньо положил трубку. Его подчиненные улыбались с довольным видом.