Любовник Дженис Джоплин

Мендоса Элмер

— А что я скажу Карлоте?

— Если спросит, скажете, ничего вкуснее в жизни не едали!

— Тогда, может, поужинаем тем, что тетя привезла?

— Этим мы завершим ужин! — Телохранитель взял две миски и пошел на кухню, размещенную прямо во дворе тюрьмы, где повара из заключенных раздавали порции куриного бульона с рисом и чили.

— Эй, товарищ, выловите мяска! — обратился Рапидо к одному из поваров.

— Ишь чего захотели! У вас, Рапидо, губа не дура! Нету мяска, говорю я вам, чем богаты, тем и рады!

— Не будьте каброном, хотя бы на зубок!

— Не в ресторане!

— Какие же мы жадные. — Рапидо сунул один песо в карман повара.

Тот строго взглянул на

него, затем улыбнулся.

— Вот чертяка, ну, ладно, только потому, что ты мне нравишься! — И положил в каждую миску по куриной ножке.

— Только не проговорись никому, иначе будет скандал! Наступали вечерние сумерки.

— Ну вот, к этому еще добавим своего, глядишь, и поужинаем! — удовлетворенно произнес Рапидо, принимаясь за еду. — Вставайте, Санди, это ваш предпоследний ужин во дворце, подкрепитесь напоследок!

— Сейчас, Рапидо.

Давид со светлой грустью вспоминал, как пела Карлота Амалия, развешивая белье: "Он жизнь моя, а я его любовь", — и сожалел о произошедшей в ней перемене — близость Сидронио оставила отпечаток на ее внешности; она уже не улыбалась, как раньше, хоть во взгляде зеленых глаз сквозила прежняя нежность. Давиду не понравилось, что ее длинные волосы приобрели неестественный цвет, на лице слишком много косметики и она заметно пополнела… Проклятый Сидронио! Все-таки не стоит встречаться с первой любовью после долгой разлуки, пусть уж лучше навсегда остается в памяти такой, как вначале.

— Тортильяс остынут! — позвал его Рапидо, но Давид не пошевелился, ему не хотелось открывать глаза, так как перед ними вдруг стала вырастать фигура Дженис, но он знал, что это не картинка с плаката, и даже перестал замечать и слышать свою бессмертную часть, Is this the Chelsea Hotel? видение все больше увлекало его, уносило за собой, и с ним пришел глубокий сон.

Проснулся Давид в шесть утра вместе с командой строиться на утреннюю поверку. В полумраке различил фигуру охранника, лежащего на соседней кровати. "Умаялась сивка-бурка", — подумал Давид.

— Рапидо, ты вскипятил воду для кофе? — Но телохранитель даже не шевельнулся. — Рапидо, я с тобой разговариваю, в чем дело? — Давид включил свет и увидел окоченевшее тело и черный, перекошенный рот.

Вот черт! Что с ним случилось? Давид потряс его:

— Рапидо, что с тобой?

"Он мертв", — пояснил голос. "Кто его убил?" — "Понятия не имею! Не думай об этом, лучше поскорее спрячь его пистолет!" — "Где ж его спрятать? Наверняка здесь обыщут каждый уголок!" — "В цветочном горшке!" Давид уже собирался так и сделать, но на ходу передумал и решил спрятать пистолет в кастрюле с наполовину съеденным фасолевым пюре; он сунул оружие в полиэтиленовый пакет, плотно замотал и утопил в коричневой массе до самого дна, а сверху долил воды. "Что теперь?" — "Надо бы доложить тюремным властям!" Давид быстро вышел во двор и тут же столкнулся со Смурым.

— Ну как, шеф? Пожалуете мне на одну дозу, а?

— На обратном пути!

— Ловлю на слове! — Давид направился к третьему блоку, где проводилась перекличка.

Все утро его таскали по кабинетам. Раз шесть пришлось рассказывать одно и то же разным начальникам — что Рапидо был его товарищем по камере, накануне вечером вместе ужинали, умяли по порции баланды, какого-то разваренного мяса и по хорошей тарелке фасоли с чили. Не теряя времени на расследование, чиновники ограничились заполнением каких-то желтых бланков с печатью правительства штата. Они прекрасно знали, как и для чего Рапидо очутился в тюрьме, и не собирались копаться в этом деле. Полицейский врач сделал заключение: инфаркт миокарда, просто

записав его в нужную графу, — тюремные покойники из тех, что ни для кого не представляют интереса и о которых говорили: одним меньше. При жизни Рапидо был преступным авторитетом, после смерти потерял всякое значение. Тюремные власти волновало только, чтобы из-за него у них не прибавилось хлопот.

Когда молва разнесла по тюрьме, что в шестнадцатом бараке один сыграл в жмурки, все заключенные сбежались поглазеть.

— Кто окочурился-то? А помнишь, парень, серьезный такой?

Сидронио ликовал: "Приятного аппетита, придурок!" — с довольным видом восклицал он, пока его жена с тяжелым чувством жарила на завтрак яичницу с копченой колбасой. Но не прошло и десяти минут, как они узнали всю правду.

— Вот сучий сын! Видать, у этого каброна семь жизней, как у кошки! Рохелио держал в руке пистолет и не сумел прикончить его; я выпустил в него очередь из автомата прежде, чем он залепил мне в лоб бутылкой, и даже не задел! Мой двоюродный брат гнался за ним через двор его дома, и тоже впустую! Говорят, он чуть не сдох под пытками, когда у него вырвали признание в намерении нелегально переправить груз наркотиков, а теперь только посмотрите: даже растолстел, каброн, а Рапидо сожрал вместо него отравленное рагу; и дополнительная порция в тюремной баланде не помогла, зря я поварам бабки давал! — Сидронио принялся подсчитывать: — Если учесть, что в двенадцать лет он свалился с обрыва и отделался царапинами, то в сумме получится шесть — значит, у него осталась последняя жизнь! — Карлота Амалия поставила на складной столик тарелку с яичницей и начала подогревать пшеничные тортильяс, не в силах скрыть счастливой улыбки. — Ты чему радуешься, сука? — Она даже не почувствовала боли, когда ей в лицо угодила горячая яичница вместе с тарелкой, и почти не обратила внимания на кулак мужа, с размаху опустившийся ей на голову: так велико было чувство облегчения. А побои — ну что ж, еще одна полоса на шкуре тигра.

Когда Давид вернулся с допросов, его со всех сторон обступили заключенные; всем хотелось знать, как и отчего умер Рапидо — такой здоровый мужчина, никогда ни на что не жаловался!

Смурый выбрался из толпы вперед.

— Я ваш самый большой друг, товарищ, если вам чего-то надо, только скажите, сами знаете — я тут напротив, в тридцать втором; припоминаете, вы мне обещали пожаловать на дозу?

Давид дал ему десять песо и закрылся в своей камере. Сидронио осторожно выглянул за дверь и наблюдал за переполохом в бараке. Вечером по дороге к бейсбольной площадке он подошел к Смурому, который задолжал ему триста песо.

— Ну, что, Смурый, — произнес Сидронио, доставая пачку "Деликадос" и закуривая, — гони должок!

— Ой, шеф, я сейчас на такой мели, помру — упасть некуда!

— Ну, для этого места хватит, Смурый! Откуда предпочитаешь упасть?

— Шеф, клянусь, нету денег, честное слово, я готов сделать для вас какую угодно работу, мне здесь в общей сложности сорок лет мотать, а я еще и шести не отсидел, когда ж я смогу бабок насшибать?

— Да говорят, ты трус, у тебя кишка тонка! — процедил Сидронио, выпуская дым через ноздри.

— У меня? Да врут люди, шеф, за что, думаете, я на нарах парюсь?

— Неужто за тяжкое?

— В расход пустил кое-кого, дайте мне шанс, сами увидите!

— Тогда убери того, из шестнадцатого!

— Мальчишку-то?

— Какого еще мальчишку? Этот никчемный каброн у меня в долгу! Сделаешь — будешь со мной в расчете, и еще добавлю пятьдесят песо! Согласен?

— Согласен, только уж пожалуйте по щедрости своей, шеф, назначьте на издержки сотню, чтобы мне хоть недельку спокойно прожить!