Любовник из Северного Китая
Шрифт:
— А почему с ним?
— Потому что он меня об этом просит. Он совсем молодой. Скучает в Сайгоне.
— Он тебе нравится…
Девочка, с сомнением:
— Не очень…
— А Чанх?
Она задумывается. Потом говорит:
— Как тебе объяснить… Чанх мне нравится в тысячу раз больше, чем учитель математики. Он мне нравится очень сильно. Ты это знаешь…
— Да.
— Зачем же тогда ты меня спрашиваешь?…
— Чтобы страдать по тебе…
Внезапно она становится очень нежной. Говорит, что ей приятно говорить о Чанхе.
А еще она говорит, что в один прекрасный день Чанх вернется в свою деревню, в ту, что в горах Слоновой Цепи, возле Сиама. И тогда он будет совсем рядом с тем местом, где построена их плотина.
Они едут к каналу возле транспортной конторы: с тех пор, как наступила жара, они ездят туда каждый день.
Шофер останавливается возле лотка под зеленым навесом. Они пьют рисовую водку.
Китаец смотрит на девочку с обожанием и признается ей в этом:
— Я обожаю тебя, тут ничего не поделаешь, — он улыбается, — хотя и страдаю ужасно.
Шофер пьет вместе с ними. В таких местах они всегда пьют все вместе, смеются вместе, вот только шофер никогда по собственной инициативе не обращается к девочке.
Девочка смотрит на китайца, хочет ему что-то сказать. Он понимает это:
— В чем дело?
Она говорит, что сегодня вечером хотела бы вернуться в пансион:
— Ради Элен. Каждый вечер она ждет меня, и если я не прихожу, ей грустно. И она не спит.
Китаец смотрит на девочку:
— Это неправда.
— Да, это самая настоящая неправда. А правда то, что мне сегодня хочется побыть одной. Чтобы подумать о тебе и обо мне. О том, что случилось.
— И вообще ни о чем.
— Да — и ни о чем тоже.
— Но ты не станешь думать о том, что будет с тобой дальше, уверен, что об этом ты никогда не думаешь.
— Да, ты прав.
Он говорит, что давно понял это. Она улыбается своему любовнику, прижимается к нему, прячет лицо у него на груди.
— Мне кажется, наша с тобой история — это начало моей жизни. Как бы премьера.
Китаец гладит девочку по голове.
— А как ты это поняла…
— Я поняла это потому, что мне иногда хочется умереть, страдать, остаться одной, без тебя, чтобы любить тебя, страдать из-за тебя и думать о том, как мне теперь жить. — Она поднимает на него глаза и говорит. — Ведь ты тоже иногда хочешь остаться один.
— Да, вот когда ты спишь ночью, я как бы остаюсь один, — говорит он.
Она смеется.
— Да, и я тоже, когда ты спишь, но я думала, с тобой это бывает еще и когда ты говоришь по-китайски. — Отвернув от него лицо, она продолжает. — В прошлом месяце я решила, что беременна. У меня была задержка почти на неделю. Сначала я испугалась, в таких случаях всегда страшно, неизвестно почему, а потом, когда пошла кровь… я пожалела…
Она замолкает. Он прижимает ее к себе. Она дрожит. Не плачет. Ей холодно от того, что она сказала.
— Я стала представлять себе, каким он был бы, наш ребенок. Я видела его. Настоящий китаец, как ты. Это ты был рядом со мной, ты играл с моими руками.
Он ничего не говорит. Она спрашивает, уступил бы его отец, если бы у них действительно родился ребенок.
Китаец молчит.
Потом отвечает. Говорит, что нет, что это была бы настоящая трагедия, но отец все равно бы не уступил.
Девочка смотрит, как он плачет. Она тоже плачет тайком от него. Она говорит, что они еще увидятся, иначе и быть не может… Он не отвечает.
Девочка пересекает большой двор в пансионе «Льотей».
В глубине коридора, со стороны столовой, горит свет. Поет тот самый слуга, который смотрел когда-то на пасодобль. Сегодня вечером он поет песню, которую девочка знает наизусть, ту самую, которую пел Чанх на рассвете, когда они выезжали из леса, перед Кампотом.
Девочка любила вот так пройтись ночью по большому двору пансиона «Льотей», по крытым дворикам, спальням: ночная темнота нагоняла на нее страх, и это тоже ей нравилось. Нравилось и то, как молодые слуги смотрят на поздно возвращающихся белых девушек.
На соседней с ней кровати спит Элен Лагонель.
Девочка не будит ее. И сама она, как только закрывает глаза, погружается в самозабвенный, детский сон.
Комната китайца.
Они лежат в кровати, прижавшись друг к другу. Не смотрят друг на друга. Китаец ужасно страдает. Девочка же теперь почти каждый вечер, как только попадает в его квартиру, начитает бояться Лонгана. Она боится, что умрет там.
В тот вечер она говорит с ним об Элен Лагонель. Говорит, что хочет привести ее к нему. Чтобы он переспал с нею. Уверяет, что если сама попросит Элен Лагонель, она придет.
— Мне бы очень хотелось, чтобы ты овладел ею, как будто я отдала ее тебе… я бы хотела, чтобы это случилось до того, как мы расстанемся.
Он не понимает. Похоже, слова девочки оставляют его равнодушным. Он не смотрит на нее. Она говорит и плачет. Он смотрит в другую сторону, на улицу, в ночь.
— Получится так, как будто она твоя жена… китаянка… но принадлежит мне, и я тебе ее отдаю. Мне нравится любить тебя, страдая. Я здесь, вместе с вами. Я смотрю. Я даю вам разрешение обманывать меня. Элен семнадцать лет. Но она совсем неопытна. Такой красавицы, как она, я еще не видела никогда. Она девственница. И сходит из-за этого с ума… Сама того не понимая. Она вообще ничего не понимает.
Китаец молчит.
— Я хочу отдать ее тебе, очень хочу… Ты понимаешь или нет?… — кричит девочка.
Девочка замолчала. Теперь говорит китаец. Но не об Элен, а о своем горе:
— Я больше ничего не понимаю, не понимаю, как со мной это случилось… как я стерпел это от моего отца, позволил ему убить вот таким образом сына.
Молчание. Девочка бросается на своего любовника. Бьет его. Кричит:
— Элен, она тоже грустная, очень грустная… И даже не понимает, почему… Все пансионерки влюблены в нее… И воспитательницы, и директриса, и учителя. Все. А ей наплевать. Может, она этого не видит, не знает об этом. Но тебя увидеть она может. Ты сделаешь с ней то же, что со мной, скажешь те же слова. А потом однажды ты спутаешь меня с ней. И когда вы уже совсем начнете забывать меня, я буду смотреть на вас и плакать. До моего отъезда остается десять дней, а я не могу о нем думать, у меня перед глазами только ты и она…