Любовник

Шоун Робин

— Идите, миссис Бэнтинг.

Кухарка выскользнула за дверь. Мери закрыла тетрадку и сложила очки. А Рауль так и не поднял головы. Майкл открыл коробку, достал спичку, чиркнул головкой, подошел к столу и бросил спичку в стакан с джином.

Вверх взлетело голубое пламя. Мери вскрикнула и отпрыгнула от стола. Майкл так и не перестал улыбаться.

— Накормить вас вот этим?

— Он ей не сделал ничего дурного! — взвизгнула Мери. Дай Бог, чтобы так!

— Чем вы занимались, Рауль?

— Проводил до вокзала мадемуазель Эймс. Проследил, чтобы

ей ничто не грозило.

Майкл зажег вторую спичку. Впервые за пять лет он не испугайся желтых язычков, которые с таким удовольствием пожирали дерево, бумагу и кожу.

— Вы заглядывали внутрь чемодана, о котором так настойчиво сообщали? Видели, что происходит с человеком, если он попадает в огонь? Приятное зрелище.

— Понятия не имею, о чем вы рассуждаете. Я не открывал никакого чемодана.

Может быть, и так, ведь чемодан был заперт. Как долго враг планировал сегодняшнее зверство? Сколько людей нанял: одного, двоих, троих? Пламя ровно горело в стакане.

— Пять лет назад откуда он узнал, что леди Уэнтертон поехала в Брайтон?

— Я сообщил ему телеграммой.

Перед внутренним взором Майкла вновь возникло смеющееся лицо Дианы. Она посылала из окна вагона воздушные поцелуи. Тогда он видел ее в последний раз. Огонь обжег его пальцы.

— Ты знаешь, что он собирается с ней сделать?

Рауль не отвел взгляда.

— Non.

— И тем не менее послал ее к нему, хотя помнил, что леди Уэнтертон покончила с собой после того, что он с ней сотворил.

— Oui.

— Cest im mensonge! — прошипела Мери. — Она покончила с собой, потому что была шлюхой! Ни одна порядочная женщина не наложила бы на себя руки, если бы у нее оставались дети!

Майкл не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

— Почему ты так поступил, Рауль?

Дворецкий отвел взгляд и потянулся мимо горящего напитка к бутылке.

— Largent , месье. Не каждый способен наживать состояние, торгуя собственным телом.

Стакан выпал у Майкла из руки. Голубое пламя перекинулось на лужицу на кленовой столешнице. Дворецкий отпрыгнул в сторону, с грохотом повалив стул. Его поразил страх, что отныне ставкой в игре сделалась его собственная жизнь. Рауль лихорадочно оббивал тлеющий рукав ладонью.

Майкл швырнул коробку со спичками в огонь.

— Все имеет цену, Рауль. Вспомни об этом, когда закроешь на ночь глаза, — повернулся и вышел вон.

Ни один из них не проживет достаточно долго, чтобы насладиться богатством. Враг позаботится и об этом.

Глава 17

Энн приходилось слышать, что имение графа охранялось лучше, чем Вестминстерское аббатство. Тем не менее привратник пропустил ее, не сказав ни слова. И так же поступил тощий, словно жердь, дворецкий.

Энн последовала за ним по широкой лестнице из красного дерева. На ступенях не было дорожки, и ничто не заглушало их звучащие вразнобой шаги. Шелковые панталоны, нижние юбки и чулки терлись о кожу и напоминали о ночных удовольствиях. А поверх всего — черная шерсть: дань матушке и напоминание о трауре, который она носила.

Дом графа скорее напоминал дворец: богатые панели на стенах, бесценные картины, старинная мебель. Такое хозяйство требует огромного числа слуг — конюхов, садовников, лакеев, горничных… Но где же они все?

На верхней площадке дожидалась кабина лифта, вход внутрь преграждала металлическая дверка. Стены коридора испещрили круги света от бронзовых бра с хрустальными плафонами. В них горели электрические лампочки, но и они не могли развеять мрак.

Шаги отзывались эхом в непроглядной дали. Надо было ехать прямо на кладбище и убедиться, что произошло на могиле, а уж потом наносить визит графу. Поздно, возвращается дворецкий, чтобы объявить, что граф ее примет.

В конце коридора на самом виду стоял обитый пунцовой материей стул в стиле рококо. Дворецкий отворил расположенную поблизости дверь и, объявив: «Мисс Эймс, милорд!», отступил в сторону, пропуская ее вперед. Энн вцепилась в ручку ридикюля.

В инвалидном кресле спиной к порогу сидел седовласый человек. Перед ним, создавая оранжевый ореол, горел огонь е камине из красного дерева. Над головой, на каминной полке, по обеим сторонам мраморных часов красовались голубые севрские вазы. Сквозь окна снаружи проникали солнечные лучи. Рядом с больным стоял чайный столик на колесиках и массивное кресло.

Инстинкт предостерегал ее против того, чтобы входить в спальню, но здравый смысл заставил посмеяться над нелепыми предчувствиями. Энн привыкла находиться в комнате больного.

Граф Грэнвилл оказался стариком, и к тому же калекой. Он физически был не в состоянии причинить зло. И, пренебрегая предостережениями инстинкта, Энн шагнула через порог. И тут же услышала, как позади мягко закрылась дверь.

— Добро пожаловать в мой дом. — Граф так и не повернул головы, но его хорошо поставленный голос отчетливо разносился в комнате. — Надеюсь, вы не будете возражать, что старик принимает вас в личных покоях? Пожалуйста, садитесь.

Энн не хотела задерживаться. Ей хотелось бежать на свежий воздух, а не вдыхать запах карболки. Но она тут же устыдилась собственных мыслей. Граф не по своей воле сделался инвалидом. Ом стал таким по не зависящим от него обстоятельствам.

— Спасибо, лорд Грэнвилл, — проговорила она, — Вы очень любезны.

Каблучки простучали от двери до кресла. А разнесшееся по дому эхо подтвердило, что жилище калеки уединенно и пустынно. Энн поняла, насколько она сама оторвалась от той жизни, которую вела, пока не решилась поехать в Лондон.

В последние дни ей трижды приходилось встречаться с необычными людьми: Майклом, Габриэлем и новым конюхом, которого управляющий имением нанял, пока она отсутствовала.

Губы Энн тронула удивленная улыбка. И вот еще один — старик в инвалидной каталке. Энн обогнула кресло, и жар от огня смел улыбку с ее лица. Она устроилась на самом краешке обтянутой красным бархатом подушки.