Любовники старой девы
Шрифт:
Кларинда едва приметно вздохнула и продолжила свой рассказ.
— Меня поразило то, что оба моих имени, в сущности, означали одно и то же, ведь «Кларинда» — это «светлая»!
Негритянка Айша заботилась обо мне. Можно сказать, что впервые после смерти матери я попала в заботливые и добрые женские руки. До этого мачеха иной раз играла со мной, как с куклой, да торопливые служанки обихаживали наспех.
С Айшой было совсем иначе. Она полюбила меня. Я тоже привязалась к ней. Я почувствовала себя защищенной и любимой, и в моем характере начали проявляться детские черты, которых прежде я за собой не замечала. Я шалила, убегала на палубу,
По вечерам господин Омар иногда спускался в нашу с Айшой каюту. Он садился на подушку, делался задумчив, затем брал длинную флейту и начинал играть. Играл он всё печальные мелодии. Негритянка сидела напротив него, держа меня на своих толстых, обтянутых пестрой тканью платья коленях, и одной рукой прижимая к груди. Другой рукой она смахивала слезы. Слезинки у нее были такие же круглые, как ее лицо. За время путешествия с моим стариком я кое-что видела и узнала. Объятия, поспешные поцелуи, небрежно поднятые подолы юбок; мужчина и женщина, припавшие к стене и трясущиеся, как двухголовое чудовище. Всё это казалось мне гадким. Я твердо решила, что со мной никогда не случится ничего такого. Мне почему-то очень не хотелось, чтобы это проделывали Айша и капитан. Однажды я спросила мою няньку напрямик:
— Почему господин Омар никогда не целует тебя?
Заливисто расхохотавшись добродушным смехом, она легонько шлепнула меня.
— Ах ты, круглая заднюшка! Знала бы ты, на чьем корабле плывешь! Дом у господина Омара — настоящий дворец! У господина Омара — четыре жены, одна красивее другой, и у каждой — свои покои! Что ему бедная негритянка!
— А тогда зачем ты с ним плывешь?
— Разве не видишь? Я готовлю ему кушанье и стираю белье. Да я ведь уже стара, девочка милая, прошла моя молодость!
Слова негритянки о красивых женах господина Омара дали моим мыслям новое направление. Мне очень хотелось задать моей няньке один вопрос, но я стеснялась. Затем все же почувствовала, что она существо низшее и потому не надо ее стесняться.
— Айша! — решилась я. — А я тоже буду женой господина Омара, когда мы приплывем?
Она засмеялась.
— А ты хочешь?
— Не знаю, — я потупилась. — Только ты никому не говори, а то я убью тебя! — странно, как это у меня вырвалось.
И негритянка перестала смеяться и почтительно ответила:
— Никому не скажу, маленькая госпожа, никому!
Мне нравилось видеть капитана, но видеть его подолгу я не хотела. Каждый раз, когда я его видела, мне делалось как-то мучительно, как будто я переставала быть свободной. Мне еще и восьми лет не минуло, а любовь мужчины и женщины я мыслила как нечто грязное и тягостное. Я еще не знала, что любовь может доставлять радость.
Мы плыли в открытом море. Солнце светило ярко и мягко грело. Голубые волны качали корабль, голубое светлое небо поднялось высоко и было веселым. Айша говорила, что это я даю всем хорошую погоду и счастливое плавание. Мне такие речи были приятны.
ГЛАВА 14
Романо, молодой начальник стражи, прервал свой рассказ.
— Когда прекрасная Кларинда повествовала своим милым голосом о морском путешествии, я еще не ведал, что и мне вскоре придется отправиться в открытое море при обстоятельствах довольно неприятных, и плавание мое будет странным образом напоминать плавание Кларинды!
— Эта история всё больше занимает меня! — заметил Жигмонт. — И судьба красавицы, такой необычной, меня даже тревожит! Но как занятно: мы сидим на ступеньке лестницы, ведущей в башенную тюрьму! Ведь ты, мой добрый Романо (позволь мне так называть тебя!), должен отвести меня в тюрьму! Так веди же! Надеюсь, в камере найдется охапка соломы! И ты продолжишь свой занимательный рассказ в покое и уюте!
Романо засмеялся.
— Я узнал вашу смешливость! Я ведь помню, она никогда не изменяла Вам! — сказал он.
— Тем лучше! Итак, веди меня в мою темницу. И охраняй!
Они пошли по лестнице, а когда подошли к темной двери, Романо вынул ключ и отпер ее.
Жигмонт поставил на пол фонарь. Обстановка в его камере оказалась более, чем скромной! Но охапка соломы действительно нашлась. Жигмонт с удовольствием растянулся на этом убогом ложе и закинул руки за голову.
— Садись и продолжай рассказывать! — кивнул он юному начальнику стражи.
Романо сел рядом.
— Боже! Что я делаю?
— Охраняешь меня! — Жигмонт улыбнулся.
— Да, я стал тюремщиком человека, который в свое время спас меня! Я должен помочь вам бежать!
— Что за горячка! Ни в коем случае не должен! Немедленно поймут, что именно ты помог мне бежать! И тебя казнят!
Только и всего! Я совершенно не помню, как и когда я тебя спас! Но я вовсе не желаю теперь губить тебя! Рассказывай! Мне нравится вживаться в чужую жизнь! Я просто должен время от времени вживаться в чужую жизнь, отвлекаясь от своей собственной!
Романо невольно усмехнулся и пожал плечами.
— Ладно! Я буду продолжать! Итак, мой отец, мой старший брат Грегорио и я, тогда еще мальчишка, сидели в саду и слушали прекрасную Кларинду.
— Ей было семь лет и она плыла на корабле! — Жигмонт снова улыбнулся.
— Наконец наше приятное путешествие подошло к концу, — рассказывала Кларинда. — Мы приплыли в большой восточный город-порт. Снова я увидела множество самых разнообразных кораблей, шумную суетню людей, пестроту и яркость; услышала крики, песни, смех. Айшу и меня посадили в крытые носилки. Я слышала стук копыт по мостовой и понимала, что нас сопровождают всадники. Господин Омар и его слуги ехали на лошадях.
Но вот носилки и всадники остановились. Айша вышла, держа меня на руках. Всадники спешились. Мы стояли у ворот большого дома. Ворота были резные, темного прочного дерева; а стены — совсем белые, и вместо окон — белые ниши, продолговатые, с белым узором.
Ворота открылись. И мы с Айшой пошли через сад. Господин Омар и остальные куда-то потерялись. Сад был очень большой. Громко и мелодично пели птицы в листве деревьев. Мы вошли в дом. Долго шли по переходу. Затем оказались в богато убранном покое. Здесь тоже было много ковров, но я сразу увидела, что здешние ковры гораздо красивее и драгоценнее корабельных ковров. У моего отца тоже не было таких дорогих ковров. На возвышении сидела старая женщина, смуглая, волосы были закручены на затылке узлом, на плечи накинута белая шаль, вышитая золотом, платье было красное. Моя негритянка простерлась на ковре перед этой госпожой. Я стояла спокойно, только голову чуть склонила в знак почтения.