Любовники
Шрифт:
– А эти ваши израильтяне и малайцы, они тоже прячут лица, когда едят?
– Нет.
Жанетта встала из-за стола.
– Не могу я есть с этой штукой на лице. Будто меня ни за что ни про что срамят.
– Но так надо, - сказал он дрожащим голосом.
– Иначе мне кусок в горло не полезет.
Она произнесла какую-то непонятную фразу. Но это его не задело и не вывело из себя.
– Увы-увы, - сказал он.
– Но такой порядок. Так надо.
Она медленно села. И надела шляпу.
– Хорошо, Хэл. Но, я думаю, нам следует поговорить об этом попозже. У меня такое чувство, что мы не вместе. Нет близости, нет соединения в лучшем, что дает нам жизнь.
– И, пожалуйста, ешь беззвучно, - сказал он.
– Если хочешь говорить, сначала проглоти. Когда жуча ест при мне, я так-сяк, но могу отвернуться. Но ушей-то заткнуть не могу.
– Постараюсь не действовать тебе на нервы, - сказала она.
– Но сначала ответь. Как вы добиваетесь, чтобы ваши дети вам не мешали за столом?
– Дети никогда не едят вместе со взрослыми. Вернее, они едят под присмотром АХ'ов. А те в два счета кого хочешь научат, как себя вести.
– Ах, вот что!
Тишину трапезы нарушало одно ширканье ножом по тарелке, уж всяко неизбежное. Наконец, Хэл закончил и снял шляпу с сеткой.
– Ну, Жанетта, ты стряпуха редкостная! Пища такая вкусная, что я, грешник, поневоле слишком радовался, покуда ел. Такого супа в жизни не пробовал! Хлеб нежнейший! Винегрет - чудо! А мясо - просто совершенство!
А Жанетта давно уже сидела без шляпы. К еде едва прикоснулась. И несмотря ни на что улыбалась.
– Все тетушки мои, их школа. У нашего народа женщин с детских лет учат всему, что доставляет мужчинам удовольствие. Всему.
Он нервно хохотнул и, скрывая смущение, закурил сигарету.
Жанетта спросила, нельзя ли ей попробовать.
– Горю, так и подымить могу, - сказала она и хихикнула.
Хэл не уверен был, что понял, но тоже хохотнул, чтобы показать, что не сердится из-за застольных головных уборов.
Жанетта сама зажгла сигарету, затянулась, закашлялась и бросилась к раковине за стаканом воды. Вернулась, у самой слезы из глаз, но тут же подхватила сигарету и снова втянула дым. Вскоре затягивалась, как заядлый курилка.
– Ну и подражательные способности у тебя - одно загляденье!
– сказал Хэл.
– Гляжу, как ты мои жесты повторяешь, слышу, как слова стараешься выговорить в точности, как я, и только диву даюсь. Сама-то слышишь, что американские слова произносишь не хуже меня?
– А мне только разок покажи, и редко когда повторять приходится. Не скажу, чтобы от большого ума. Ты прав, у меня это безотчетно. Хотя кое-какие собственные мысли иногда тоже в голову приходят.
Легко и весело принялась тараторить о своей жизни в кругу семьи: с отцом, с сестрами, с тетками. На вид - само врожденное добродушие, а вовсе не попытка загладить неприятное происшествие во время еды. Когда смеялась, особым образом брови поднимала. Брови замечательные, фигурные. Тонкими линиями черных волос от самой переносицы, потом вразлет дужками по надглазьям, а на концах - загогулинки.
Хэл спросил, не материнское ли это наследство. Она расхохоталась и ответила, что нет, что в точности такие были у отца-землянина.
Смех у нее был негромкий, но певучий. Не действовал на нервы, как когда-то смех Мэри. Убаю кивал, доставлял радость. И всякий раз, как закрадывалась мысль, а чем же все это кончится, и дух омрачался, она заводила речь о чем-нибудь смешном, и настроение само собой исправлялось. Она, казалось, наитием каким-то угадывала, что именно нужно, чтобы побороть уныние или остро почувствовать веселье.
Так прошел час, и Хэл встал, направился на кухню. По дороге, проходя мимо Жанетты, безотчетно погрузил пальцы в ее густющие черные волосы.
Она вскинула голову и закрыла глаза, будто ожидала поцелуя. Но у Хэла духу не хватило. Хотелось, но просто не решиться было на первое движение.
– Тарелки надо вымыть, - сказал он.
– Нельзя, чтобы случайный гость увидел стол, который накрыт на двоих. И еще одно соблюдай, пожалуйста. Прячь сигареты и почаще проветривай комнату. Поскольку я детектор прошел, считается, что мелкие антиистиннизмы, вроде курения, мне не приличествуют.
Вряд ли Жанетте доставили радость такие речи, но она и виду не подала. А с места в карьер принялась за уборку. Хэл курил и обдумывал способ раздобыться женьшеневым табаком. Жанетте так пришлись по вкусу сигареты, что души не хватит впредь отказать ей в этом удовольствии. Кое-кто на корабле сам не курит, а пайку сбывает любому желающему. Может, жучу попросить в посредники, чтобы брал у кого-нибудь с передачей Хэлу? Лопушок вполне мог бы сделать такое одолжение, но под каким соусом к нему подступиться? А может, все же не стоит связываться? Рискованно.
Хэл вздохнул. Всем хороша Жанетта, да ведь это не жизнь, а мука муцкая. Изволь замышлять уголовщину, будто самое обычное на свете дело.
А она уже стояла перед ним, руки на бедрах, глаза сияют.
– А теперь, Хэл, мо намук, нам выпить бы чего-нибудь покрепче, и мы чудесно закончили бы вечерок.
Он вскочил.
– Ой, я же забыл, что ты не знаешь, как кофе заваривают!
– Нет. Я не про кофе. Про ал-ко-голь, а не про кофе.
– Алкоголь?! Сигмен великий, мы же не пьем! Это же мерзейший...